Семирамида. Золотая чаша

Салманасар окончательно утратил веселое настроение и с горечью добавил

— Беда не в том, что Шурдан отважился разыграть свою партию. Если бы сынок имел в виду пользу государства, я бы не стал подвергать его опале. Беда в том, что он встал на сторону тех, кто крепко держится за прежние привилегии и не ощущает дыхания времени, а это обрекает страну Ашшура на будущее поражение. Еще не получив царский жезл, венец, повязку и жертвенный посох, Шурдан ухитрился попасть по влияние чуждой нашим намерениям воли.

Он полагает, что нашел могущественных союзников, но при этом успел связать себя невыполнимыми обязательствами. Он и вообразить не может, какую опасную игру он затеял. Провозглашенный царем, он будет вынужден плясать под дудку сильных в городских общинах, а этим только дай волю – они в момент наложат тягло на переселенцев, затем перегрызутся между собой. Я не вижу, как Шурдан смог бы утихомирить их, если будет обязан им троном? Более всего меня страшит обнаружить в наследнике разрушителя власти. Тем более, расхитителя государства.

Салманасар улегся на тахту, подоткнул под себя подушку и, обращаясь к полководцу, добавил.

— Чтобы этого не случилось, ты должен взять Дамаск.

— Как?! В этом году?

— В этом году не получится. Бен–Хадад хитер. К тому же я дал слово, а кое–какие клятвы следует исполнять. Я уверен, ждать нам недолго. Пока у нас перемирие ты должен еще раз осмотреть стены Дамаска. Неужели там нет слабых мест?..

Затем он неожиданно сменил тему

— Что касается женщины…

— Причем здесь женщина? – забеспокоился Иблу.

— При том, – решительно заявил царь. – Эта вавилонянка уже доказала, что боги любят ее. Мне было предсказано – Иштар с тем, с кем она будет близка.

Голос Иблу дрогнул

— Государь…

— Не беспокойся, никто не подвергает сомнению право Нинурты владеть ею. Ты должен объяснить Шаммурамат, что я надеюсь, она удержит Нинурту от легкомысленных поступков.

Мир был подписан в ставке Салманасара. Царь царей вел себя любезно, однако в количестве дани уступать был не намерен. Его войска уже плотно обложили Дамаск и если бы Иблу, осмотревший городские укрепления, дал хотя бы призрачную надежду на возможность скорого взятия этой набитой богатствами сокровищницы, он нисколько бы не раздумывал – на глазах у Бен–Хадада разорвал пергамент, разбил бы таблички, которые уже отправился на обжиг в походную печь, затем, вышвырнув Бен–Хадад из своего шатра и, позволив ему вернуться в город, бросился бы на бастионы Дамаска.

С тем же откровенным доброжелательством поглядывал на худощавого приветливого старичка и Бен–Хадад. Царь Арама прикидывал про себя – если бы к его шестидесяти тысячам и пятнадцати тысячам союзников фараон прислал ему двадцать тысяч воинов, если бы вавилонский царь не струсил и выступил против Салманасара, если бы старик Иблу ушел к судьбе до начала войны, – он разделал бы под орех этих незваных гостей, которые, вломившись в чужой дом, без конца требуют – отдай это, отдай то. Их наглости не было предела, на что он решительно указал Салманасару.

— Если дело пойдет так и дальше, я не стал бы жертвовать жизнью, чтобы спасти Нинурту и Шаммурамат – пусть мечи рассудили бы нас. Тебе повезло, великий царь, боги на твоей стороне, они подарили тебе дочь Владычицы. Мне же поднесли порченую смокву.

— Ты разговариваешь со мной на равных, царь, – ответил Салманасар, – и мне это нравится. Это означает, что ты принял наши условия и почувствовал облегчение. Давай оставим наши царские дела и поговорим как добрые соседи или как родственники, ведь мы же с тобой родственники, хотя и дальние. Нам необходимо прийти к согласию. Послушай старика. Этот совет я даю даром, в благодарность за то, что ты спас моего начальника конницы и его жену. Что касается Гулы, я надеюсь, ты простил ее?

Бен–Хадад признался.

— Это труднее обещать, чем исполнить, – признался сириец. – Когда я вспоминаю об этой одержимой, у меня все кипит внутри.

Салманасар с прежней рассудительностью объяснил.

— Она как никак приходится мне какой-то там племянницей. Стоит ли давать повода моим оглашенным вопить об оскорблении, нанесенном царствующей семье Ашшура? Гнев, кипенье внутри – это для черноголовых, но не для любимцев богов. Я слыхал, Гула страдает от ран? Оставь Сарсехима, он уже поставил на ноги Шаммурамат и, к радости Нинурты, даже ухитрился сохранить ребенка. Эта новость скрасила муки, которые им пришлось испытать.

— Ты полагаешь, царь, мне нужен соглядатай в моем доме?

— Сарсехим – подданный Вавилона. Если ты считаешь его соглядатаем, то более неудачливого шпиона я не встречал. Везде, где он хотел бы навредить, он творит добро. Задумайся над этим.

— В таком случае я бы оставил и скифов, – Бен–Хадад вопросительно глянул на собеседника.

— Ими распоряжается Мардук–Закир–шуми. Вряд ли царь Вавилона согласится оставить их у тебя, ведь они входили в его личную охрану. Я бы сам с удовольствием взял их на службу, но Ардис отговорился тем, что у него семья в Вавилоне, а Партатуи–Бурю уже взял к себе Иблу. Туртан не прочь дать ему под начало кисир конных воинов.

Бен–Хадад по привычке хмыкнул.

— Это удачное приобретение, если учесть, что Буря умеет на полном скаку стрелять из лука. Ему будет чему обучить всадников Нинурты.

— Значит, мы поняли друг друга. Теперь я с легким сердцем могу указать тебе на кладезь всякого добра, из которого ты сможешь восполнить ущерб, нанесенный тебе моей якобы неуемной жадностью. Вчера мне привезли донесение из Самарии (сноска: Столица Израильского царства). Твой союзник Иорам согласен на все, чтобы только я простил его, дерзнувшего воевать со мной. Он озабочен тем, что ты сумеешь добиться почетного мира, и умоляет меня не верить ни единому твоему слову. Вот пергамент. Можешь убедиться, это подлинник.

Бен–Хадад углубился в чтение.

Прочитав документ, он спросил.

— Значит, за моей спиной он выпрашивал у тебя милости?

— Да, и не только он, но и его племянник, царь Иудеи Ахазия. Можешь представить, что ждало бы твою армию, если бы ты отважился вступить со мной в открытую схватку. Иорам и Ахазия повернул бы мечи против тебя. Так что ты поступил мудро, согласившись на мои условия. Рискнув жизнью, ты добился моей благодарности, поэтому я вправе назвать тебя своим другом, и как друг советую – ущерб имуществу ты можешь возместить в Израиле. Я готов способствовать тебе в этом благородном деле.

— Я справлюсь сам, великий царь, – отказался Бен–Хадад. – Я поговорю с предателем в Изрееле, а затем в Самарии.

— Что ж, не буду настаивать. Ты можешь рассчитывать на мой благожелательный нейтралитет.

Услышав о размерах дани, которую необходимо было собрать, чтобы ублажить прожорливых ассирийцев, легкомысленные дамаскинцы взвыли как пойманные коты, с которых кошкодеры собрались содрать шкуры.

Город погрузился в траур.

Прекратились пляски на храмовых дворах, иеродулы сразу вздули цену на священные совокупления. Даже дешевки, промышлявшие на рынках, в веселых заведениях и на кладбищах, теперь не удовлетворялись медью, а требовали серебро. Мужчины сникли, женщины рыдали и с воплями хлестали себя по щекам. Никому не хотелось расставаться с имуществом. Ропот, сначала тихий, по спальням и дворам, скоро набрал силу и выплеснул на улицы. Царь, посвятивший семидневку многочасовым молением, с трудом утихомирил разгневанных горожан.