Семнадцать каменных ангелов

Десятки лет они приходили сюда с Марселой. Каждый четверг они ходили в клуб, расположенный в их квартале, чтобы потанцевать, и каждые две недели приезжали сюда, в Ла-Боку, где родилось танго, потанцевать и поболтать всю ночь с другими завсегдатаями за бутылками красного вина и содовой. Он не очень хорошо мог объяснить, почему они продолжали приезжать в этот бар. Помимо своего грандиозного фасада, он ничем другим не выделялся из тысяч таких же непритязательных баров города. С его оштукатуренных стен светили трубки флюоресцентных ламп, и в мутных серебристых зеркалах повторялись бутылки граппы и загадочного спиртного, которое, как подозревал Фортунато, осталось еще с прошлого века. Лет сто назад какой-то плотник-иммигрант сколотил этот бар из досок тропического дерева с севера, не претендуя на особую красоту, но зато достаточно крепко, чтобы стены выдержали привалившегося к ним спиной бесстрастного guapo или с размаху налетевшую тушу участника потасовки. Не сосчитать, сколько милонг станцевали здесь женщины сомнительного поведения или мужчины сомнительного занятия, и Фортунато все еще ощущал присутствие этого растворившегося во времени полусвета в архипелаге островов залитых вином скатертей.

В полночь «Каменные ангелы» только-только начинали бурлить. По большей части пожилые люди, как он, но встречались и любопытствующие молодые, открывшие для себя это место за последние года два. Он не приходил сюда месяца три, с того времени как Марсела почувствовала себя плохо и не могла больше танцевать. Но даже ему достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что все знают о его несчастье.

– Капитан! – воскликнул Норберто, как только он переступил порог. Хозяин поцеловал его в щеку и, обняв за шею, сочувствующе продолжил: – Мне так жаль Марселу. Все мы очень жалеем, мы об этом услышали и просто не знали, что делать! Думали, что больше не увидим тебя! Ты получил цветы, которые мы послали в комиссариат?

– Спасибо тебе, Норберто. Да, получил. Было приятно. – Он повернулся к гринго. – Норберто, это доктор Фаулер, мой друг, приехала из Соединенных Штатов. Она здесь по полицейским делам, – пояснил он, чтобы предупредить какие-либо домыслы.

Афина осматривалась в помещении, и, насколько мог судить Фортунато, ей тут нравилось. Он никак не мог разобраться в этой гринго. Что-то в ней говорило о выдержке, чувствовалась требовательность, но в то же время думалось, что под ними живут импонировавшие ему чуткость и отзывчивость.

Они обсудили меню, он заказал гриль-ассорти, «самое аргентинское» блюдо, и Норберто принес бутылку красного вина и содовую, а к ним маленькое металлическое ведерко льда. Доктор Фаулер хрустела хлебом, пока Фортунато наливал ей вино и разбавлял его содовой. Он бросил туда кусочек льда, затем приготовил стакан для себя. За угловым столом музыканты поглощали кофе и виски и вовсю дымили сигаретами.

Он наклонился к ней:

– Вон там музыканты. Скрипка, гитара и bandoneon. – Она озадаченно посмотрела на него, и он задумался над словом. – Э… аккордеон. Сюда не ходят туристы, – проговорил он. – Туристы ходят в «Карлитос», где все шикарно. Это место больше… для танго.

Он рассказал ей историю танго – что оно происходит от андалусийских танго 50-х годов девятнадцатого века, развивалось в публичных домах здесь, в Ла-Боке, и в южных предместьях в начале двадцатого. Танго было танцем преступного мира, сутенеров и проституток, бедняков, от которых уходили к миллионерам возлюбленные, людей, теряющих почву под ногами, мир схваток на ножах между guapo…

– Что такое guapo?

– Guapo – так на лунфардо называют крепких молодых парней с ножами. Танго полно лунфардо. Вам будет нелегко понять, что они говорят, но я помогу. – Он откусил хлеба и продолжил развивать свою мысль: – Танго – оно обо всем этом: о любви, о насилии, о памяти… – Он отхлебнул вина. – О продажности. В нем столько темного и горечи, потому что такова жизнь. – Он наклонился к ней и заговорил приглушенным голосом: – То, что здесь, не лучшее танго – все они в прошлом, вы сами увидите, но это душа танго, здесь оно началось. – Он кивнул в сторону Освальдо, мужчины лет шестидесяти, чья обритая голова и густые черные брови подчеркивали устрашающую ауру его золотой цепи и сияющего улыбкой беззубого рта. Фортунато наклонился к Афине Фаулер. – Вон тот человек, он всю свою жизнь занимался женщинами. Еще он прославился драками на ножах. Теперь он стареет, как и все мы. На поясе у него всегда маленький пистолетик. Другой, рядом с ним, это местный пунтеро, торгует кокаином. И все это есть в музыке. Есть танго о сутенерах и о кокаине. Есть танго о людях вроде, – он показал на другой стол, – вон тех, что сидят с виски и сигаретой и кажутся такими грустными. Есть танго о барах вроде «Семнадцати каменных ангелов».

Освальдо, сутенер, заметил, что на него смотрит Фортунато, и показал ему большой палец:

– Как ты там, капитан!

– В строю, Освальдо, как всегда.

– Мне так жаль Марселу, – через весь зал прокричал сутенер.

– Такова жизнь, – промолвил Фортунато, снова повернувшись к доктору.

– Тут, кажется, вас все знают.

– Я часто бывал здесь. – Он выпрямился на стуле, ему стало немного не по себе. – Мы с женой приходили сюда потанцевать.

Ее лицо снова выразило сочувствие.

– Простите, – сказала она.

Фортунато пожал плечами:

– Есть танго даже об умершей жене.

Подали гриль – жаровню с углями, на которую были навалены горкой ребрышки, стейк, полкурицы, свиная сосиска, сосиска с кровью, рубец, печенка и в качестве персонального угощения – нежный хрустящий кусок mollejas, «сладкого мяса». Мясо переливалось коричневым, пурпурным и бежевым цветами, лоснилось от жира. Доктор смотрела на него с изумлением, пока Норберто ставил жаровню на стол.

– Нам всего этого ни за что не съесть.

– У нас в округе много бедных. Ничего не придется выбрасывать.

Они принялись за еду, а музыканты заняли свои места, и гитарист, прикрыв глаза, занялся настройкой своего инструмента. Сначала заиграли милонгу, живую энергичную мелодию, и несколько пар, встав со своих мест, начали танцевать. Гринго наблюдала за ними:

– Совсем не такое танго, как показывают по телевидению.

– Так там же шоу, – пренебрежительно проговорил детектив. – А здесь танго этого квартала.

Танцевали Луис и Йоланда, каждый из них не смотрел на партнера и держал прямую спину, наступая, кружась или отступая назад. Луис очень хорошо вел ее, переводя то в одну, то в другую сторону и ни разу не сбившись с шага. Они двигались легко и плавно, их движения были великолепно сбалансированы.

– Обратите внимание, шаги женщины и шаги мужчины абсолютно разные, но как они согласованны. Он наступает, она делает шаг назад. Она перемещается вбок, и он тут же следует за ней. В танго задает тон мужчина. Он ведет ее, но позволяет ей быть женщиной. – Он знал, что в Соединенных Штатах на эти вещи смотрят по-иному. – Так танцуют у нас.

– Мой отец танцевал танго.

– Не может быть!

Оказалось, что ее отец в молодости любил танцы. На семейных праздниках он ставил старые пластинки и научил ее нескольким па. Фортунато пришла в голову дурацкая мысль пригласить ее на танец, но тут отставной моряк, старик лет восьмидесяти, в усыпанном перхотью черном пиджаке, просипел: «Тишина». Ветхий старикашка пел, выставив перед собой одну руку, дрожавшую вторую прижимая к боку и растягивая самые трогательные ноты, как сливочную тянучку. Доктор Фаулер с удивлением смотрела на него, а он пел и пел, фальшивя почти на каждой ноте.

– Он ни на что не годится, – прошептал Фортунато, стараясь не мешать музыке, – но он друг. И все еще поет.

Песня была времен после Первой мировой. В ней пелось о женщине, у которой было семеро сыновей, все они полегли на полях Франции, и после них в душе осталась страшная тишина. Густаво повел рукой, чтобы подчеркнуть патетику последних нот, и в этот момент Фортунато почувствовал, как кто-то постучал его по плечу. Над ним, улыбаясь во весь рот, высился Шеф Бианко:

– Мигель!

– Jefe! [44] – Фортунато поднялся со стула.

44

Шеф (исп.).