Съемочная площадка

Кэсси осторожно потрогала лицо. Щека все еще болела. Она отправилась в ванную, зажгла свет и, глядя в зеркало, стала изучать нанесенный ее внешности ущерб. Зеркало было беспристрастно: лицо дуры— вот что она увидела. Ей захотелось разбить его! И зеркало, и лицо. Но лицо и без того уже немало пострадало.

В ту ночь она ожидала его дома для положенного один раз в месяц совокупления. Горел тусклый свет. Он вошел в комнату, посмотрел ей прямо в глаза. На его лице, как и обычно в последнее время, застыло злобное выражение. Свирепым взором он окинул ее с головы до ног. Она затаила дыхание, и в какое-то мгновение ей показалось, что она может задохнуться.

Он медленно подошел, остановившись в одном дюйме от нее. Медленно, не прикасаясь к ней руками, он стал тереться о нее низом живота. Затем так же медленно, равнодушно, скинул пиджак, расстегнул сорочку с монограммой и потянулся к молнии на брюках. Когда он запустил руки ей под халат, у нее во рту пересохло. Затем он толкнул ее к стене, она поскользнулась и пока падала, его рука проехалась по ее скуле… Наутро она не смогла выйти на работу, а вечером была вынуждена отказаться от встречи с Баффи и Тоддом. Ее подбитый глаз горел и из ярко-красного превращался в фиолетово-коричневый.

Сколько дней жизни потратила она на зализывание ран? Сколько еще пройдет месяцев, сколько лет, прежде чем она нанесет ответный удар? Прежде чем кончится ее терпение? Прежде чем она бросит его? Стоило ли столько выносить, чтобы доказать матери свою правоту? Или чтобы самой стать матерью? Да и какого отца предложит она будущему ребенку? Это жестокое чудовище? Разве стремление утереть нос матери и родить ребенка возобладало в ней над разумом и гордостью? Это стремление разрушило ее. Но все же она не находила в себе сил противостоять ему.

Вспомнив о Кэсси, я совсем потеряла сон. Тодд тоже не спал. Повернувшись ко мне, он сказал:

— Какие красивые апельсины. Большие, как грейпфруты. Тебе не хочется попробовать?

Я улыбнулась в темноте:

— Я лучше подожду до утра.

Тогда он забрался на меня и навалился всем телом так, что я не могла вздохнуть. От смеха я едва могла говорить. Наконец я взмолилась о пощаде:

— Ну хорошо, съем твой дурацкий апельсин.

— Вот так-то лучше, — заключил Тодд, но подавать мне апельсин не стал. Вместо этого он уткнулся носом в мою шею и произнес: — Завтра с утра я опять иду смотреть торговые центры. Почему бы тебе не проведать Кэсси?

Он тоже думал о Кэсси. Я поняла, почему Хайни Мюллер выбрал Тодда своим шафером. Хайни Мюллер действительно очень умный человек.

32

На следующее утро Кэсси решила опять не выходить на работу. Она делала вид, что спит, пока Гай не ушел из дома. Тогда она встала и прямо в халате поплелась на кухню. На столе лежала записка, оставленная Гаем, в которой говорилось, что вечером Клео и Лео устраивают вечеринку в честь Баффи и Тодди. И ни слова больше. Ни о синяке на ее лице, ни о ее присутствии на упомянутом приеме.

Может, стоит попробовать? Нет, она обязательнопойдет на прием. Хорошенько запудрит синяк и наденет большие темные очки. В конце концов, никого здесь не удивишь темными очками вечером. Многие их носят. Голливуд есть Голливуд.

Вот только готова ли она к встрече с Баффи? Сможет ли выдержать ее проницательный взгляд? Баффи не просто смотрела прямо в лицо своими зелеными глазами она добиралась до самого сердца. Она обладала шестым чувством, даром ясновидения.

Поставив на огонь кофе — единственное, что принимал ее желудок — она занялась стиркой: отделила белые вещи от цветных, положила их в машину, дождалась, пока она заполнится водой, и засыпала порошок. Пока белье стиралось, у нее было время выпить кофе и пропылесосить полупустую гостиную.

Но только она достала из шкафа пылесос, как раздался звонок в дверь. Она вздрогнула. В эту дверь никто никогда не звонил. Вероятно, это был сборщик пожертвований. Или почтальон принес заказное письмо. Она решила не открывать, а дождаться, пока незваный гость уйдет.

Раздался еще один звонок. Придется ответить, чтобы побыстрее избавиться от посетителя. Прижав руку к синяку, она подошла к двери. Но, открыв ее, чуть не лишилась дара речи. Баффи!

Забыв о синяке, она опустила руку и широко распахнула дверь.

— Баффи! О, Баффи!

В какое-то мгновение я решила, что Кэсси не захочет пригласить меня в дом, но ошиблась. Вид ее напугал меня, хоть я и пыталась улыбаться. Было уже одиннадцать часов, но Кэсси все еще ходила в халате. Она была неестественно худа, волосы растрепанны, глаз подбит… Моя рука невольно потянулась к ее изможденному лицу. Но она тут же прикрыла его ладонью и проговорила:

— Я случайно упа…

У меня к горлу подступил комок, а на глаза навернулись слезы.

— Кэсси! Что произошло?

* * *

Мы сидели за дубовым кухонным столом.

— О Баффи, если бы ты знала, какое это облегчение, поделиться с кем-нибудь…

— Естественно, Кэсси. Но я все же не могу тебя понять. Мне ясно, почему ты вышла за него — ты была беременна, напугана, боялась признаться матери, что тебя изнасиловали. Я знаю, как ты относилась к Гаю — это не было любовью, он тебе нравился, и ты надеялась, что со временем сможешь полюбить его. Затем погиб твой ребенок, и к этому времени ты уже точно знала, что он за человек… животное, не испытывающее к тебе никаких чувств. И я не могу понять, почему ты до сих пор остаешься с ним!

— Но я же тебе уже все объяснила! В ее голосе слышались истерические нотки. — Я ни за чтоне признаюсь матери, что допустила еще одну ошибку. Что она, как всегда, оказалась права. Пойми — этому посвящена вся моя жизнь. А мать только и ждет, что я приползу к ней и распишусь в собственной глупости! Я не могу себе этого позволить! Просто не могу!

— О Кэсси, Кэсси! Тебе не кажется, что это мелочь в сравнении с той жизнью, которую ты ведешь с Гаем? Даже если бы не было этого… — Я указала на ее лицо.

— Сомневаюсь, что он сделал это нарочно, — угнетенно произнесла она. — Просто… просто… он меняется, когда мы занимаемся любовью.

— Любовью?

— Для Гая секс — это акт жестокости. У нас всегдатак. — Она снова потрогала лицо.

Я пришла в бешенство.

— Ну, это говорит о многом. Может, в следующий раз он разобьет тебе нос или сломает челюсть, а может, и вовсе убьет! Не думаю, что ты без ума от участия во всем этом.