Семья Берг
Шрифт:
— В этих домах происходит возрождение буржуазии! Посмотрите на их жен — как они красиво одеты. Посмотрите, какие картины они покупают. Эти люди ненавидят нас. Все эти Дома должны быть подчинены нам!
Горький в свою очередь кричал на него (так уже давно никто не осмеливался говорить с большевиками):
— Не то, государь мой, вы говорите. Вы, как и всякая власть, стремитесь к концентрации, к централизации. Мы знаем, к чему привела централизация самодержавие. По-вашему, ученый, писатель, человек искусства теперь должен непременно быть коммунистом? Вы признаете только тех, кто думает точно так, как вы сами. Вам нужно единомыслие всех людей. Если писатель или ученый коммунист, он хорош. А не коммунист — плох. Что же делать некоммунистам, которые хотят думать по-своему? Они поневоле молчат. Вы говорите, что у нас в Домах искусств, ученых и писателей — буржуи, а я вам скажу, что это все ваши же люди и их жены.
Пунин слушал, и лицо его дергалось от нервного тика, он уже шипел:
— Они нас ненавидят. Это все буржуазные отбросы.
Тогда Горький все-таки не выдержал:
— Вот он говорит, что большевиков в наших Домах ненавидят. Не думаю… Но я, я его ненавижу, ненавижу таких людей, как он, и… — он на секунду замолк, а потом выкрикнул, — и в коммунизм их я не верю! [5]
Двое членов Российской академии наук — историк Тарле и юрист и писатель Анатолий Федорович Кони — вынуждены были стать частыми посетителями Дома писателей и Дома ученых. Оба обеднели, обносились и поддерживали существование пайками и продажей книг из своих богатых библиотек. Молодой солдат-большевик, сотрудник одного из Домов, записывал в тетрадку:
5
Эта сцена гневного выпада Горького произошла в действительности и была подробно писана в дневниках Корнея Чуковского.
— Профессор Кони, Анатолий Федорович.
Кони с улыбкой сказал ему:
— Я не только профессор, но и академик. И Тарле, он тоже академик.
Наивный солдат удивился:
— Разве это возможно — быть и профессором, и академиком?
Кони улыбнулся:
— Для вас невозможно, а для нас возможно.
Потом, в кулуарах, они с Тарле обсуждали текущие события. Тарле говорил:
— Ужасная разруха. Слыхали, у молодого известного физика Петра Капицы отец, жена и два сына умерли от голода в течение одной недели. В отчаянии он просил отпустить его за границу. Горький помог, и Капица смог выехать в Англию.
— Да, да, это ужасно. В результате такого количества казней и непрерывного потока эмигрирующей интеллигенции Россия теряет самые ценные свои мозги. Я переписываюсь с Репиным, он живет в Финляндии, в «Пенатах», и пишет, что никогда не вернется в «эту Совдепию», как он называет Россию. А ведь он гордость нации. До чего же довели Россию большевики — хоть беги…
— Еще до худшего доведут… Так когда-то народ насильно сгоняли массами в христианскую веру. Марксизм-ленинизм — это как Коран для магометан. Он тоже начинается со слов: «В этой книге нельзя сомневаться», это путь для тех, кто верует в единого бога — коммунизм или Аллаха. Так и в ленинском учении: сомнение — запрещается. Но единомыслие — это форма морального рабства, это и есть самый страшный враг прогресса. Оно подразумевает полное отсутствие сомнений и приводит к раболепию и порабощению. Все развитие интеллектуальных сил мира основано на свободомыслии. Еще две с половиной тысячи лет назад Сократ считал, что свобода начинается там, где возникают сомнения. Сама история мира, как и дарвиновская теория эволюции, показывают, что развитие возможно только тогда, когда существует многообразие форм. Это непреложный закон движения вперед.
Ни Тарле, ни Кони не состояли ни в какой партии, хотя по политическим взглядам были ближе к меньшевикам. В 1911 году Тарле написал два тома книги «Рабочий класс во Франции в эпоху революции». Он разъезжал по всей Европе, собирал архивные материалы в библиотеках и музеях Парижа, Лондона, Берлина, Милана, Лиона, Гамбурга и Гааги. Таким образом он подготовил материалы для вышедшей в 1918 году книги о «красном терроре» во время Французской революции — «Революционный трибунал в эпоху Великой французской революции. Воспоминания современников и документы». В ней он косвенно осудил красный террор в России. Свою вторую книгу на эту тему, «Запад и Россия», он посвятил «мученической памяти» министров, убитых матросами-революционерами во время лечения, прямо в больнице.
Кони вторил своему приятелю:
— Да, да, в том-то и дело, что, продолжая установку на внедрение жесткого единомыслия, Ленин и его соратники с самого начала стали отождествлять государство с партией. Поэтому они и стали действовать, как поется в их «Интернационале»:
Мы свой, мы новой мир построим, Кто был ничем, тот станет всем.Но государство — это не партия единомышленников. Как невозможно ничего построить без основания, так невозможно и сделать «всем» того, кто был «ничем».
Тарле отвел его в сторону:
— Вы уж лучше не пойте «Интернационал». Да, кстати, у вас это и не получается. Я вам вот что скажу: недавно в одной статье Ленин написал, что призывает немедленно начать обучать делу государственного управления рабочих и солдат. Он написал: «Мы требуем, чтобы обучение делу государственного управления велось сознательными рабочими и солдатами и чтобы начато оно было немедленно» [6] .
И с хитрой улыбкой Тарле тут же этот призыв саркастически перефразировал:
6
Ленин В.И. Полное собрание сочинений. М.: Госполитиздат, 1950 г., Т. 34, с. 315.
— Это значит, что «мы каждую кухарку научим, как управлять государством» [7] .
Кони рассмеялся, оглянувшись, а Тарле продолжал:
— Главная ошибка Ленина в этом и заключается: что сгодилось ему для одновалентной идеи партийной дисциплины, то он стремится перенести на многовалентную государственную систему.
Втихомолку над этой идеей Ленина смеялись все мыслящие люди страны. Но долго смеяться им не пришлось — уже начиналась волна «красного террора». Верхушка большевиков с поразительной жестокостью, невиданной в России со времен Ивана Грозного, принялась истреблять любое сопротивление и инакомыслие. Начало террора фактически было положено лаконичной запиской Ленина от 11 августа 1918 года: он требовал от руководителей Тамбовской области, чтобы они принародно («обязательно принародно») повесили сто выборочно арестованных крестьян, которые укрыли от изъятия запас зерна. Никакого следствия, никакого суда — приказ повесить!
7
В такой редакции эта фраза стала на много десятилетий известна всему миру.
Через несколько дней, 30 августа 1918 года, анархистка-еврейка Фаня (Фейга) Каплан стреляла в Ленина и ранила его в плечо. Ее арестовали, мучили на допросах, но она говорила, что действовала в одиночку, а не участвовала в заговоре, подобно француженке Шарлотте Корде, убийце Марата. Фанни Каплан расстреляли в Кремле по приказу Генриха Ягоды. А следом за ней было расстреляно еще 2600 человек, попавших под подозрение. В сентябре
1918 года Яков Свердлов отдал приказ начать массовый «красный террор». Была арестована 31 тысяча русских интеллигентов, в основном — чиновников аппарата прежней власти, шесть тысяч из них расстреляли, остальных сослали в лагеря, где они вскоре погибли. Вместо того чтобы опереться на опыт прежнего бюрократического аппарата, большевики планомерно его уничтожали. Это стало их роковой ошибкой — таким образом они сразу довели экономику страны до полного развала.
Юлий Мартов эмигрировал из России в 1920 году. Ленин сам помог Мартову, как старому знакомому, уехать, чтобы спастись от ареста. Он пытался и Горького удержать от продолжения благотворительной деятельности, настойчиво советовал ему уехать лечиться в Европу. Горький вышел из партии, выразив этим свое несогласие с ее политикой, и в 1921 году ему пришлось уехать, почти как изгнаннику. А ведь когда-то, еще до захвата власти, Ленин писал Горькому: «Никогда, конечно, я не думал о преследовании и изгнании интеллигенции» [8] .
8
Из книги Chamberlain Lesley Lenin’s Private War.
В 1922 году большевики опубликовали тезисы «О единстве партии», запретив любые фракции и группировки. Был устроен открытый суд над социал-революционерами (эсерами), с осуждением и расстрелом подсудимых. Активным обвинителем был Сталин. Этот суд уже не просто был призывом к единомыслию, так давали острастку всем инакомыслящим. Многие меньшевики из страха перекрасились в большевиков, но энтузиасты большевизма считали, что можно перейти из одного крыла партии в другое, однако все равно оставаться «недобитой интеллигенцией». Ленин считал ее главным идеологическим противником большевизма, буржуазной и контрреволюционной силой.