Семья Берг
Шрифт:
Как долго и сладостно Павел и Мария стремились к любовному физическому сближению, и как быстро начали проходить романтика и сладость первых дней и горячих ночей, когда постепенно жизнь стала привычной, появились первые бытовые трудности. Павел добился, чтобы ему дали в общежитии другую комнату, побольше. И все равно она была мала, вся постоянно увешана сохнущими пеленками, и приходилось нырять под ними, особенно высокому Павлу.
Счастливый отец завел специальную толстую тетрадь, чтобы вести дневник роста дочки. На первой странице он написал: «Лиля Берг. Из серии „Жизнь и деятельность
И пока Лиля постепенно росла, они с Марией время от времени вносили туда остроумные замечания о ней, о ее характере, о ее поведении.
А новорожденная девочка, как все младенцы, плакала по ночам, не давала спать ни им, ни соседям. Они по очереди носили ее на руках, качали, убаюкивали и, конечно, постоянно не высыпались. Кухня в общежитии была одна, общая, на весь длинный коридор, женский и мужской туалеты и ванные — тоже общие, в конце коридора. Стирать и полоскать пеленки приходилось по ночам, когда ванная была не занята, и от этого Павел и Мария не высыпались еще больше.
Вся жизнь стала ужасно трудной и неудобной. Мария занималась то кормлением грудью, то пеленками, то стиркой в корыте. А Павел грел и приносил горячую воду, чтобы купать девочку, чистил в углу картошку, натирал на терке морковку (если доставал), пропускал через мясорубку мясо (если доставал). Потом он проглаживал стираные пеленки чугунным утюгом, нагреваемым углями. От тлеющих углей исходил тяжелый запах, приходилось открывать окно, а это могло простудить девочку и их самих.
Семен с Августой иногда заходили к Бергам, видели, как они мучаются, и предлагали:
— Переезжайте к нам, у нас вам будет удобней.
Но оба, и Павел и Мария, считали неудобным стеснять их. Мария, практичная, как все женщины, говорила им:
— Спасибо, но мы не можем позволить себе, чтобы для нас вы пожертвовали своим покоем и образом жизни. Представляете себе, что у вас по всей квартире развешаны пеленки? Ведь наша жизнь все равно не изменится, зато ваша ухудшится намного.
Когда Павел держал Лилю на руках, играя с ней днем или качая ночью, он испытывал такое глубокое чувство любви к дочери, что у него слезы на глаза наворачивались. Эта была любовь, но не такая, как к жене. Жену он обожал, а к этому крохотному младенцу испытывал чувство отцовства — любовь к той жизни, которую он ей дал, и отцовская ответственность за то далекое будущее, которое ее ожидало.
Мария даже не представляла раньше, как трудно с новорожденным младенцем, а Павел представлял себе это еще меньше. Он питался в столовой своей привилегированной военной академии, а из распределителя иногда приносил домой некоторые дефицитные продукты. Но заниматься в библиотеку он ходил все реже, с работы спешил домой, чтобы помогать Марии. По выходным он ходил на Палашевский рынок, покупал для прикорма Лиле молоко, творог, сметану. Они с Марией по очереди выносили ее гулять на свежий воздух, в Миусский сквер. Детской коляски не было, ребенка носили на руках. В те тяжелые годы даже посуды и кухонной утвари не хватало. Иногда только можно было купить какие-нибудь вещи в Торгсине: для Лили купили как-то маленькую кастрюльку с длинной ручкой, и даже такая мелочь радовала Марию, потому что хоть немного облегчала жизнь.
Она просто не в состоянии была заботиться о ребенке и одновременно
продолжать учиться: пришлось идти в институт и просить академический отпуск. Ее бывший воздыхатель Миша Жухоницкий обрадовался ей и спросил:— Маша, ты счастлива?
Мария по голосу поняла — это вопрос страдальца, она заставила его страдать.
— Миша, я действительно очень счастлива. Но ты не сердись на меня. Можешь не сердиться?
— Маша, чего я хотел? Я хотел дать тебе счастье. Если ты счастлива, то на что мне сердиться?
Вспоминая его слова, она и улыбалась, и чуть не плакала. Вот она и перестала быть студенткой: от этого слезы наворачивались еще сильнее.
Как-то Павел купил вышедшую недавно книгу своего бывшего однополчанина Исаака Бабеля «Конармия»: она сразу стала популярной, ее раскупали, о ней говорили, ее обсуждали. В книге описывалась фактически повседневная история Гражданской войны, без приукрашиваний и излишнего пафоса: все подавалось так, как тогда происходило, — и положительное, и отрицательное. В этом был аромат современной истории, и Павлу — участнику событий и историку — книга очень понравилась. Он встретил Бабеля в Книжной лавке писателей на улице Кузнецкий мост.
— Исайка, здорово, дружище!
— Ба, ба, ба, как приятно снова увидеть старого однополчанина! — у Бабеля было все такое же милое лицо еврейского студента с ямочками на щеках, — Пашка, неужели это ты? Ну, ты еще выше или поширел, что ли. И ты теперь такой солидный, интеллигентный. Читал я твою статью в «Огоньке». Очень хорошая статья.
— Правда, понравилась? Ну, спасибо.
— Конечно, правда. А помнишь, как я прозвал тебя Алешей Поповичем? Ну, видел ты эту картину?
— Видел, как же. Знаешь, мне потом сам директор Третьяковской галереи академик Юон подтвердил, что ты был прав.
— Неужели подтвердил? Я ведь это тогда просто выдумал, чем-то ты мне показался схожим с ним. Ну я и сболтнул.
— Вот и видно, что ты мастер выдумывать. А я в восторге от твоей книги.
— Ну уж и в восторге…
— Я тебе верно говорю — в восторге. Я ведь стал историком и на все смотрю с точки зрения истории. Твоя книга — это лучший материал для будущих историков о нашем времени.
— Ну, спасибо. А слышал шутку про нашего с тобой командарма Буденного? Его спросили: «Как вам нравится Бабель?» В ответ Буденный разгладил свои длинные усы и сказал: «Это смотря какая бабель».
Посмеялись, и Павел сел на своего любимого конька — горячо заговорил об изучении Французской революции. Бабель слушал внимательно:
— А почему бы тебе самому не написать книгу?
— О чем?
— Как о чем? — о том, что ты мне рассказываешь.
— Я не писатель. Это у тебя талант.
— Таланта и у меня бы не было, если бы его не вбил в меня Максим Горький. Если я теперь пишу неплохо, то этим я обязан ему. Он научил меня переделывать написанное. И ты как засядешь за письменный стол, так в конце концов у тебя тоже получится.
— «Сядешь за стол»… В том-то и беда, что у меня даже стола нет.
Павел рассказал о своих трудностях. Бабель был все такой же, чувствительный, тактичный. С необыкновенным участием он сразу предложил:
— Переезжайте ко мне, у меня есть квартира, две комнаты. Квартира моя на Беговой улице, возле ипподрома. Я почти каждый день играю на скачках. Ты же помнишь, что я сумасшедший лошадник. Так вот, я даю вам комнату, а мне и одной хватит. Тем более что я часто разъезжаю по стране. Можете жить там хоть год, хоть два.