Семья Эглетьер

— И тебе не будет неприятно, если у Кароль родится ребенок? — спросила она.

— Ничуть, — ответила Франсуаза. — Я хорошо отношусь к Кароль. Она славная, умница, деликатная. Она нам вовсе не докучает! И кроме того, папа очень счастлив с ней!..

Мадлен потонула в облаке дыма. Как все просто у этой молодежи! Но разве они не правы, отказываясь разделять трагедии старших? Люди веками ухищрялись, преувеличивая свои страсти, изображая их то низменными, то возвышенными. Каждый мнил свою удачу или свое поражение исключительными. Раздувание сердечного пожара превратилось в своеобразное искусство. А теперь пришло новое поколение, уравновешенное, разумное, без предрассудков, которое разоблачило дедовское суеверие и лишило семейные драмы всякого пафоса. Кто бы ни вразумил молодежь, бог или наука, но она подчинялась только логике. Мадлен с грустью позавидовала. Вертя в руках пустой стакан, она вдруг почувствовала себя здесь чужой.

— Дайте мне еще белого вина, — сказала она проходившему мимо официанту.

VI

Мадлен отступила на три шага, чтобы лучше оценить результат своих усилий, и мир снизошел на ее душу: медные ручки идеально подходили к размеру и стилю дверей. Начищенные до блеска, они сияли на полированном дубе, точно маленькие домашние звезды. Даже мебель, стоящая рядом, выигрывала от соседства сними. Мадлен довольно улыбнулась и села на скамью у стола. Все-таки нигде она не чувствует себя так хорошо, как дома. А в Париже едва выдерживает неделю. Слишком уж близко к сердцу она все принимает: любовные откровения Франсуазы, предстоящую поездку Даниэля, таинственный вид Жан-Марка, вежливую враждебность Филиппа, жеманство Кароль… Ах, как приятно отдохнуть от всей этой суеты! В конце концов, у нее своя собственная жизнь и свои заботы! Прежде всего лавка. Последний месяц дела шли неважно. Если так пойдет и дальше, налоги поглотят всю прибыль. Слава Богу, у нее есть другой источник существования — проценты с ее маленького капитала. Правда, с началом сезона клиентов, надо надеяться, будет больше и в магазине у нее найдутся красивые вещицы. Это признают даже ее коллеги. Не забыть, кстати, отдать в починку негра. Но вовсе не для продажи, ни в коем случае! А пока она поставила его на подоконник, лицом к улице. Ему как будто пришлось по душе новое жилище. Ведь случается, вещи не принимают обстановки дома, тоскуют, тихо и безропотно гибнут. Так было с тем оловянным кувшинчиком. Куда бы она его ни поместила, он везде казался не на месте, и ей пришлось очень скоро с ним расстаться. Кому же она его отдала? Ах да, подарила Клеманс в день ее рождения. Клеманс Дефорж напомнила Мадлен о далеком прошлом. Такие близкие подруги, а не виделись шесть лет! Когда-то в Париже они были неразлучны, вместе ходили по магазинам, подолгу болтали в детской… Маленькой Кри-Кри теперь, наверное, тринадцать, да нет, уже четырнадцать! Господи, как быстро бежит время! Муж Клеманс приобрел в Лионе гараж, и вся семья перебралась туда. Сначала они с Мадлен часто писали друг другу. Потом письма стали реже. У каждой были свои заботы. Лишь время от времени они обменивались открытками. Дружба постепенно уходила. И с Эмильеной было почти то же. А с тех пор, как она второй раз вышла замуж, она совсем исчезла с горизонта. Пока Эмильена жила одна, они каждое утро не меньше часу разговаривали по телефону. Как-то она приехала в Тук со своим вторым мужем. Но это была другая Эмильена. Она держалась натянуто, а ее веселость казалась напускной. Когда она уехала, Мадлен вздохнула с облегчением. Искать новых друзей? Чего ради? Теперь Мадлен слишком хорошо знала, что любая новая привязанность приведет в конце концов к разочарованию. К старости люди черствеют. Только вещи с годами становятся прекраснее. Хотя бы эти медные ручки: когда они вышли из рук ремесленника, они были, наверное, ничем не замечательны. Время сделало их произведением искусства.

Слесарь, приладивший их, сложил свои инструменты в сундучок.

— Может, еще что-нибудь починим, мадам Горже, раз уж я здесь?

— Нет, спасибо. Сколько я вам должна?

— Ну, это не спешно! Я пришлю вам счетик!

Она поблагодарила его, закрыла за ним дверь и погрузилась в счастливое созерцание.

VII

Мерно покачиваясь на заднем сиденье машины, Жан-Марк изучал два затылка впереди себя: мясистый — отца, со складкой над твердым воротничком и нежный, белый — Кароль, под пышными темными волосами. Впервые он заметил поразительное несходство между мужской и женской головами, если на них смотреть сзади. Слева — сила, рассудочность, хладнокровие, справа — легкомыслие и слабость. Жан-Марк спросил себя, сможет ли и он когда-нибудь так властвовать над избранной им женщиной. Однако, зная свою апатичность, мечтательность и склонность уступать даже против желания, он усомнился в этом. Ему вспомнилась недавно прочитанная книга, автор которой рекомендовал преодолевать недостатки характера ежедневной тренировкой воли. Может быть, попробовать?.. Если бы он мог стать таким, как отец! Властным, трезвым, справедливым, непогрешимым, неизменно удачливым! Кароль протянула руку и включила приемник. В машину ворвался радостный, светлый голос флейты. Кажется, Вивальди, подумал Жан-Марк. Филипп вел машину очень быстро и очень уверенно. Так что Жан-Марку, сидевшему за спиной отца, и в голову не приходило попроситься за руль. Он высчитал, что дорога до Фонтенбло займет полчаса. Там они обсудят с господином Ашилем Вернером, генеральным директором крупного промышленного объединения, перспективы расширения его предприятия и вернутся в Париж часам к семи. Отец впервые предложил Жан-Марку присутствовать на переговорах с клиентом, и он был польщен этим доказательством отцовского доверия. Дома он перелистал папку с документами, но дело оказалось слишком сложным для студента, лишь второй год изучавшего юриспруденцию.

Консультативная юридическая контора отца — одна из самых известных в Париже. В последнее время отец специализировался на организации филиалов иностранных фирм во Франции, он расширил свою контору и наладил связь с клиентурой в Америке, Англии, Италии, Германии… Какая чудесная мелодия! Перед тем как встретиться с господином Вернером, они завезут Кароль в Бромей, километрах в тридцати от Фонтенбло. Там ее ждали дела. Виллу «Феродьер», стоящую на краю деревни, Эглетьеры купили три года назад и с удовольствием приезжали туда весной по субботам и воскресеньям, но с наступлением осени она неизменно становилась источником нескончаемых хлопот: то вода просочилась в подпол, то прогнила и осела крыша… Словом, не проходило недели, чтобы соседка, госпожа Тьер, присматривавшая за домом, не поднимала тревоги по телефону. На этот раз она сообщила, что появилась трещина в котле. Впрочем, его уже давно собирались заменить. Машина свернула с шоссе и пошла по дороге, вьющейся через поля и леса. Жан-Марк посмотрел на карту: они проедут через Мальзерб до Бромея, а потом свернут и через Немур попадут в Фонтенбло. Небольшой крюк в несколько километров вполне окупался живописностью пустынной дороги. Кругом в дымке тумана лежали унылые поля, мелькали высокие облетевшие деревья, темнела обнаженная земля, и в лужах отражалось облачное небо. Музыка зазвучала громче. Кароль приглушила радио и сказала:

— Может быть, вызвать мастера?

— Да нет, — ответил Филипп. — Ты же знаешь, этой женщине вечно чудятся катастрофы. Я уверен, никакой трещины нет. На обратном пути из Фонтенбло я посмотрю котел, и если действительно…

У отца низкий грудной голос. Жан-Марк хотел бы иметь такой же. На сиденье рядом с ним лежал черный отцовский портфель, набитый документами, на серебряном замке выгравированы его инициалы. Обычно даже самые важные клиенты приходят за консультацией в контору отца. И только потому, что господин Ашиль Вернер заболел, они в виде исключения… Но тут Жан-Марк забыл обо всем на свете: метрах в ста от них, на другой стороне дороги, он увидел перевернутую машину. Вокруг нее суетилось несколько человек. Из-под груды искореженного железа они вытаскивали обмякшее тело.

— Какой ужас! — воскликнула Кароль. — Я не могу этого видеть!

Какую-то долю секунды Жан-Марк надеялся, что отец проедет мимо. Расстояние быстро уменьшалось. Ужасная картина представала во всех подробностях, а Жан-Марк не переносил вида крови. Скорей бы мимо, мимо… Но отец притормозил. О боже! Машина остановилась.

Кароль закрыла лицо обеими руками. Не в силах шевельнуться, Жан-Марк смотрел на отца, который, выйдя из машины, сделал несколько шагов и, обернувшись к нему, сказал:

— Пошли, Жан-Марк?

Отказаться он не мог. Собравшись с духом, Жан-Марк открыл дверцу и почти вывалился из машины. Ноги подкашивались, сердце падало куда-то в пустоту.

— Ну, идешь? — жестко спросил отец.

Жан-Марк вздрогнул и шагнул, ощущая все растущую слабость.

Машину занесло, и она, перелетев на противоположную сторону шоссе, врезалась в бетонный столб. Несколько очевидцев с бледными, взволнованными лицами обсуждали катастрофу. Как в тумане Жан-Марк слушал толстяка, который говорил:

— Наверное, он потерял управление сразу после того, как его занесло… Я вдруг увидел, что он прет прямо на меня. Еще секунда, и он врезался бы в мою машину… Я изо всех сил навалился на тормоз…

Чудом избежав гибели, он сиял и чувствовал себя героем. Рядом с ним всхлипывала, утираясь грязным платком, его худощавая светловолосая жена с покорными телячьими глазами.

— Просто не пришел еще наш час! Не пришел!

В черной вязкой грязи виднелись следы шин, осколки стекла и красное — очень красное — пятно. Неужели это кровь? Широко раскрытыми глазами Жан-Марк следил за расползающейся лужицей, подвижной, точно живое существо. Потом совсем близко, на откосе, он увидел два тела. Два безжизненно распростертых тела — старика и юноши. Старик был мертвенно-бледен и, казалось, спокойно спал, ран на нем не было видно. У молодого была содрана кожа на лбу и раздроблена челюсть. Сквозь разорванные губы виднелись оголенные корни зубов, похожие на желтоватые косточки в запекшемся красном соке. В горле у него что-то клокотало, под носом лопались кровавые пузыри. Открытые глаза смотрели в небо. Время от времени раненый едва поднимал руку, будто хотел потрогать лицо, но рука, не подвластная воле хозяина, тут же беспомощно падала. На шее молодого был синий в белый горошек галстук.

— А Скорая помощь все не едет! — сказал стоявший поодаль крестьянин. — Уже десять минут прошло, как мы звонили с фермы. Может, нам самим их перенести?

— Нет, — сказал Филипп. — Лучше не трогайте, ранения слишком тяжелые. Тут нужны носилки.

Отец говорил спокойно, словно с клиентом в своей конторе. Присев на корточки у откоса, он слегка приподнял голову юноши, вытащил из кармана платок и осторожно прикоснулся к ране. Платок пропитался кровью, но раненый не шелохнулся. Потрясенный Жан-Марк смотрел на красные струйки между пальцами отца. «Отвратительно! Как он может?..» У него потемнело в глазах, спазмы сжали желудок. Боясь упасть в обморок, Жан-Марк отошел.

Некоторые машины медленно проезжали мимо столпившихся людей, другие останавливались, и из них выскакивали любители острых ощущений. Главный свидетель в десятый раз повторял:

— Еду я себе по правой стороне… И вдруг, что же я вижу?.. Потерял управление… прет прямо на меня… я навалился на тормоз…

Голос его звучал уже увереннее. Он повторял свой рассказ, как хорошо выученный урок.

— А полиция все не едет!

— Что полиция. Скорой помощи до сих пор нет!

— Ну, эти всегда не торопятся!..

— Просто безобразие!

— Жан-Марк! — крикнул Филипп. — У тебя есть при себе чистый платок?

— Нет, — ответил он. — Поищу в машине.

Ему противно было лгать, но как иначе уйти отсюда? Жан-Марк пересек шоссе и направился к машине, где побледневшая Кароль ждала, отвернувшись от места катастрофы. Однако, не дойдя до нее, он вынужден был остановиться. Он снова увидел изуродованную челюсть: словно разрезанный гранат с косточками и пленками. Опять накатила дурнота. Жан-Марк почувствовал, как все внутри у него размякло, точно в ожидании обвала. Виски сдавило, на лбу, на шее и под мышками выступил холодный пот, во рту появился противный, кислый вкус. Ноги подкосились, Жан-Марк упал на откос, скорчился, и его вырвало.