Семья и школа

«Простому народу» не может в голову прийти то, что знают эти дети.

Среди лиц, посягающих на детей, одно из первых мест занимают старики.

Когда этим детям не на что ночевать, они идут к «дедушке», который даёт им ночлег и гостинцев в награду за ту оргию, которую он устраивает.

Таких «дедушек» у них есть несколько.

У них есть постоянные клиенты, лица, судя по всему, принадлежащие к «порядочным» людям.

И некоторые пользуются среди этих несчастных громкой известностью.

— Она знает «Мишку»! Она знает «Мишку»! — насмешливо кричала Энта, когда одна из этих несчастных похвасталась знакомством с «Мишкой».

И она произносила это тоном шансонетной певицы, говорящей о каком-нибудь богаче, завсегдатае кафешантанных кулис.

Ирину Гуртовенко я мог увидеть только наутро.

Полузамёрзший ребёнок в каком-то рванье.

Испитое лицо, тёмные круги под глазами рассказывают её повесть лучше, чем она сама.

Как она попала на этот ужасный путь?

Это было 2 года тому назад, когда ей было 9 лет.

С тех пор… с тех пор она:

— Только просит милостыньку, дурного ничего не делает, мамка её не бьёт, мамка ничего не пьёт и т. д.

Бедному ребёнку, очевидно, досталось за то откровенное признание, в результате которого «мамку» приговорили «на 3 недели», и теперь она «умеет молчать».

— В приют после суда отправляли?

— Нет, не отправляли. До суда в приюте была, но мамка оттуда взяла.

А тут же рядом стоящая «мать» делает слезливое лицо, охает, крестится:

— Ежели б её определить куда, ни за что бы не взяла.

Вот вам вся судьба Ирины Гуртовенко.

Она сама, её мать, обстановка, в которой она живёт, атмосфера, которой она дышит, среда, которая её окружает, вот вам её прошлое, по которому нетрудно догадаться о будущем.

Что же делать?

Десятью рублями, которые мне прислали добрые люди из Дубоссар, можно только дать возможность Гуртовенко-матери несколько лишних раз напиться.

Тысячью рублей тоже не поможешь.

Если вы отдадите девочку в приют, — мать придёт и возьмёт её, потому что это её «право».

Что же будет с этим ребёнком, с другой трёхлетней девочкой, когда она достигнет того детского возраста, в котором, по мнению Гуртовенко-матери, можно и должно заниматься развратом?

Прежде всего следует лишить эту мегеру её прав на детей.

Мировой съезд, куда переходит это дело, должен признать его неподсудным себе.

Преступление Гуртовенко-матери предусмотрено 993, 998 и 1588 ст. уложения о наказаниях.

Только в силу этих статей можно лишить эту мегеру «прав» на её детей.

Потому что только в силу 993 ст. она будет лишена «навсегда права иметь за малолетними и несовершеннолетними надзор».

А тогда общество должно позаботиться об участи Гуртовенко-дочерей.

Должно, обязано, ибо выродки из нашего же общества губят этих детей.

Разве совесть не шепчет вам чего-то, когда вы читаете это описание?

Разве эти «падшие дети» не заставляют сжиматься ваше сердце?

Если нет, значит я только не сумел описать того, что видел.

II

Наша старая знакомая.

Прасковья Гуртовенко.

Окружный суд приговорил её к 4 месяцам тюремного заключения, — и в этом приговоре отчасти виноват я.

Год тому назад эту самую Прасковью Гуртовенко мировой судья приговорил за торговлю родной дочерью на 1 месяц.

Я протестовал против этого приговора, против «мирового суда» над торговкой своей дочерью и указывал, что её должны судить окружным судом.

Это бывает — увы! — редко, — на статью обратили, очевидно, внимание где следует, и дело Прасковьи Гуртовенко перенесли в окружный суд.

Конечно, не усиления наказания для этой нищей добивался я. Через 4 месяца она выйдет из тюрьмы ещё худшей, чем туда войдёт.

Но это был единственный способ лишить эту мать прав на её несчастную дочь.

Девочка погибала, потому что в какой бы приют её ни помещали, являлась её мать, на законном основании брала её оттуда и посылала заниматься развратом.

Теперь приговором окружного суда Прасковья Гуртовенко осуждена на 4 месяца и лишена права «воспитывать» детей, т. е. в данном случае её ужасных прав, — что гораздо важнее.

Этот случай с Гуртовенко заставил меня заняться вопросом о «детской проституции»; я обошёл притоны, где ютится этот ужас, и в результате получилась самая страшная и отвратительная картина, которая когда-либо появлялась из-под моего пера.

Эта статья обратила на себя внимание не одной Одессы, и ко мне отовсюду посыпались письма, требовавшие имён главных преступников — покупателей детей.

«Ну, хорошо! — писали мне. — Этих несчастных детей рассуют по приютам. Их голодных родителей накажут. А эти главные преступники, соблазнявшие голодных на такое страшное преступление, покупавшие у родителей и растлевавшие детей, — неужели они останутся безнаказанными?»

В этих письмах слышался вопль общественной совести, раненой такой страшной, такой возмутительной несправедливостью.

То же и теперь.

Третьего дня судили Прасковью Гуртовенко, а вчера я получил письмо от одной читательницы:

«Я помню эту Прасковью Гуртовенко по вашим описаниям, — пишет она, — помню, как вы, думая встретить „мегеру“, встретили голодную нищую. Нищая наказана, но те, кто соблазнял голодную своими проклятыми деньгами преступать законы Божеские и человеческие, продавать свою дочь, — эти преступники неужели останутся не раскрытыми, безнаказанными?»

Увы! — я должен ответить на это:

— Да.

Это ужасно, это невероятно, но это так.

Закон, если можно так выразиться, стоит на чрезвычайно законной почве в этом вопросе об оскорблении женской чести.

Он не хочет быть plus royaliste, que le roi meme [18] .

Он не хочет вступаться за честь потерпевшей там, где сама потерпевшая, или, если она малолетняя, её родители, опекуны или родственники не видят бесчестия.

Закон говорит:

18

Больший роялист, чем сам король (фр.).