Семья Карновских

В то утро ему было особенно нехорошо. Доктор Цербе просматривал почту со всех концов страны. Что-нибудь стоящее попадалось очень редко. В основном приходили письма, восхвалявшие новую власть за океаном, поэтические излияния старых дев, угрозы в адрес врагов, важные новости, которые давно не были новостями, советы, пожелания и благословения в прозе и даже в стихах. Доктора Цербе тошнило от пропагандистского жаргона, патриотической галиматьи и пошлости, когда секретарша горой вываливала корреспонденцию ему на стол. Мутными глазами он быстро просматривал письма, рвал и кидал в корзину. Он заранее знал, что в них написано, они ничем не отличались друг от друга.

С таким же отвращением он взял в руки письмо, написанное каким-то Йоахимом Георгом Гольбеком, — несколько страниц готическими буквами. Пробежав начало, банальное учтивое приветствие с извинениями, доктор Цербе уже собрался отправить письмо в корзину, но вдруг его наметанный глаз зацепился за необычные строки. Такого доктору Цербе еще не попадалось. Чем дальше он читал, тем интереснее ему становилось. Это было не просто письмо, но крик души, исповедь, написанная не чернилами, а кровью. В письме хватало мальчишеской глупости и бессвязных фраз, но в нем были также глубокие переживания, боль и тоска. Доктор Цербе внимательно перечитал письмо несколько раз.

Автор письма не заинтересовал доктора Зигфрида Цербе. Какое ему дело до чьих-то переживаний? Единственным человеком, который был важен для доктора Цербе, был он сам. Остальные интересовали его лишь настолько, насколько они могли быть ему полезны или вредны, приятны или неприятны. Ученых, художников или поэтов он ценил не за их талант, а за то, что с ними интересно поговорить. Чернь была ему отвратительна не своим поведением, а потому, что с ней скучно. Доктор Цербе совершенно не скрывал своего отношения к людям, наоборот, он им гордился. Философ по призванию, знаток истории и физики, он знал, что жестокость и мучения существуют столько, сколько стоит мир. Сильный всегда будет преследовать слабого, как волки всегда будут жрать овец. Доктор Цербе не верил еврейским пророчествам, что лев возляжет рядом с ягненком, он был согласен с римлянами, что человек человеку — волк. Овца всегда будет испуганно блеять, пока волк будет рвать ее зубами. Философу глупо думать, что волчья природа может измениться. Мир принадлежит сильным, происходит естественный отбор. Пусть наивные моралисты и проповедники льют из-за этого слезы. Философ должен мыслить, а не плакать.

Судя о людях по себе, доктор Цербе был уверен, что все равнодушны к нему так же, как он равнодушен ко всем. Он один на целом свете. Когда он не может ночью сомкнуть глаз, это только его беда, когда ему плохо, это его горе и больше ничье. Никто не заплачет, когда он умрет. Было бы странно, если бы доктора Цербе заинтересовал человек по имени Йоахим Георг Гольбек. До его расовой принадлежности доктору Цербе тоже не было дела. Как философ и физик, он понимал, что разговоры о расовом превосходстве — полная чушь. Ему было смешно, когда юнцы в сапогах пытались его убедить, что они избранные, что они чем-то лучше еврейских интеллектуалов из салона Рудольфа Мозера, с которыми он любил побеседовать. Доктор Цербе делил людей иначе: на сильных и слабых, на тех, кто приносит ему пользу, и тех, кто приносит вред. Единственное, что его заинтересовало, это то, насколько Йоахим Георг Гольбек сможет ему пригодиться.

Наметанным глазом доктор Цербе сразу увидел, что человек, приславший ему исповедь, — личность неординарная. Одно из двух. Может быть, это фанатик, за идею готовый пойти в огонь и воду. В таком случае доктор Цербе мог бы его использовать. Или же это подосланный агент, который разыгрывает фанатика, чтобы втереться к доктору Цербе в доверие. В любом случае надо бы с ним встретиться. Еще раз перечитав письмо, он отбросил подозрения и убедился, что имеет дело с фанатиком и мечтателем, с одним из еврейских изгнанных фанатиков, попавших в мясорубку времени.

Доктор Цербе давно искал человека из вражеского лагеря, желательно еврея, которого он мог бы завербовать на службу.

Во-первых, одной из его обязанностей было наблюдать за эмигрантами и изгнанниками, следить за каждым их шагом в чужой стране. В основном они вели себя тихо и осторожно, ничего не говорили о тех, кто вынудил их уехать. Чтобы получить разрешение на выезд, они давали слово молчать, и надо было следить, держат ли они его. Если нет, их близких, оставшихся за океаном, ожидало возмездие. У доктора Цербе были осведомители, но лучше было найти на эту роль еврея, которому эмигранты доверяли бы. Во-вторых, не все изгнанники молчали. Были и те, кто открыто сражался с германской властью. Одним из самых опасных врагов была доктор Эльза Ландау.

Из-за нее доктор Цербе хлебнул немало неприятностей. Она тоже пообещала, что будет молчать, но не сдержала слова. Едва ступив на американскую землю, она всеми способами письменно и устно, принялась порочить правительство своей страны. Как на родине, когда она была депутатом рейхстага, так и здесь она разъезжала по городам, выдавала секреты и говорила все, что думала о новых правителях Германии. Эльза Ландау издавала еженедельную газету, небольшую, но насыщенную новостями «оттуда». Доктор Цербе не мог взять в толк, как она их добывает. Она не только распространяла свой еженедельник по всей Америке, но умудрялась пересылать по нескольку сотен экземпляров за океан.

Мало того, в своей газетке она порочила доктора Цербе лично, создавая ему очень плохую репутацию в чужой стране.

Доктор Цербе потратил немало сил, чтобы установить связи с местным интеллектуальным миром, сойтись с людьми своего круга. Он рассылал статьи в американские газеты, хотя в них очень подозрительно относились к его материалам. С мастерством дипломата он налаживал отношения с преподавателями, священниками, писателями и общественными деятелями. Он терпеливо добивался расположения людей, к которым не испытывал ничего, кроме отвращения. Доктор Цербе использовал философию, поэзию, латинские изречения, исторические примеры и библейские цитаты, чтобы обелить своих хозяев. Знаток всех философских течений, вплоть до новейших, мастер вести дискуссию еще с тех времен, когда он по настоянию отца изучал теологию, доктор Цербе умел оправдать любую несправедливость, доказать, что черное — это белое, а белое — это черное. Иногда, только иногда ему приходилось выдерживать яростные атаки, зато он снова встречался с людьми своего круга и беседовал с ними о философии, религии и литературе. Он мог поупражнять мозги в спорах, показать свою великолепную память, блеснуть многогранной эрудицией, как в салоне Рудольфа Мозера. Но доктор Эльза Ландау закрыла перед ним двери в интеллектуальные круги. Если он печатал в газете статью, она тут же посылала туда письмо и уличала его во лжи и фальши. Она называла его шпионом и доносчиком. Доктор Цербе вздрагивал, увидев свое имя в листке Эльзы Ландау. Она выставляла его во всей красе, причем настолько остроумно и убедительно, что доктору Цербе, который никогда не был высокого мнения о женском уме, оставалось только удивляться. Он синел от злости, когда Эльза смеялась над его внешностью. Она называла его нравственным и физическим уродом. Доктор Цербе не спал ночей, потому что оскорбления попадали точно в цель. Даже коллеги по дипломатической службе стали над ним смеяться. Доктор Цербе всей душой ненавидел Эльзу Ландау. Он подсылал к ней своих людей, чтобы они не спускали с нее глаз, но без особого успеха. Она чуяла их за милю. Доктору Цербе нужен был человек, желательно еврей, который смог бы втереться к ней в доверие, стать своим во вражеском лагере. Он сразу смекнул, что Йоахим Георг Гольбек — это подарок судьбы.

На всякий случай он порылся в архиве, нет ли там чего-нибудь об авторе письма, и отправил подчиненных понаблюдать за ним. Ничего подозрительного не обнаружилось, и доктор Цербе написал в ответ, что согласен встретиться с Йоахимом Георгом Гольбеком.

У Егора Карновского дрожали руки, когда он вскрывал конверт, доставленный ему в йорквильскую гостиницу. Письмо было короткое, всего несколько строчек, и он перечитывал его, пока не запомнил наизусть. От волнения он не спал всю ночь, утром долго умывался, одевался и прихорашивался перед мутным гостиничным зеркалом. Его внешность никогда не доставляла ему столько беспокойства. Сперва ему казалось, что от отца в нем нет совершенно ничего, он Гольбек с головы до ног. Но через минуту уверенность пропадала, он опять находил в себе ненавистные черты, и чем дольше смотрелся в зеркало, тем отчетливее их различал. Особенно беспокоили волосы. Накануне он пошел в парикмахерскую и велел постричь их как можно короче, особенно на висках и затылке. Такая прическа была в моде в Германии, и черный цвет волос теперь меньше бросался в глаза.

Он вышел заранее, чтобы не опоздать. Егор не знал, можно ли ему поприветствовать доктора Цербе вытянутой рукой или это запрещено ему из-за его расовой принадлежности, зато постарался щелкнуть каблуками как можно громче.

— Йоахим Георг Гольбек, ваше превосходительство! — гаркнул он с порога.

Доктор Цербе вздрогнул от такого приветствия, но не показал недовольства. Он внимательно осмотрел молодого человека.

— Очень приятно, герр Гольбек, — сказал он, подавая руку. — Садитесь, пожалуйста.

Егор продолжал стоять, вытянувшись по струнке.

— Это я написал письмо вашему превосходительству, — доложил он. — Вы изволили вызвать меня к себе.

Доктор Цербе просиял. До сих пор никто не называл его «ваше превосходительство». Он указал на стул жестом генерала, который позволяет офицеру забыть о чинах и церемониях.

— Садитесь, герр Гольбек, — повторил он. — И не называйте меня «ваше превосходительство», просто герр доктор.

— Слушаюсь, герр доктор! — Егор присел на краешек стула.