Семья Карновских

С минуту оба молчали. Егор не решался заговорить. Это был не класс мистера Леви и не кабинет директора Ван Лобена, где с ним обращались, как с мальчишкой, называли «сынок» и задавали бестактные вопросы. Тут нужно было показать уважение и дисциплинированность. Доктор Цербе разглядывал нервного молодого человека. Он больше не сомневался в его искренности. Перед ним сидел растерянный мальчишка, стеснительный и обидчивый. Доктор Цербе решил показать свое расположение.

— Вы выглядите очень молодо, герр Гольбек.

— О, я уже не так молод, герр доктор, мне восемнадцать, — ответил Егор.

Доктор Цербе улыбнулся отеческой улыбкой.

— Боже мой, восемнадцать лет, — сказал он с завистью. — По вашему серьезному письму я подумал, что вы старше. Я был очень тронут вашим письмом, герр Гольбек. Очень.

Егор покраснел от комплимента и отважился заговорить, не дождавшись вопроса.

— Могу ли я занять немного вашего драгоценного времени, герр доктор? — начал он с жаром.

— Ценю ваше доверие, герр Гольбек, — доброжелательно ответил Цербе. — Я готов вас выслушать.

Егор говорил долго и бестолково. Он рассказывал о своих страданиях, и об одиночестве, и о проклятии, которое тяготеет над ним из-за греха родителей. Чем больше он говорил, тем больше путался, повторялся, перепрыгивал с пятого на десятое. Пот струился по лбу, но он не останавливался. Слишком много было у него на сердце. Доктор Цербе не перебивал. Ему было скучно. Все, что он слышал, он уже знал из письма, но сохранял на лице заинтересованное выражение. Уткнувшись подбородком в ладонь, он без тени нетерпения смотрел на Егора.

— Пожалуйста, продолжайте, герр Гольбек, — подбадривал он каждый раз, когда Егор замолкал и вопросительно смотрел на него голубыми глазами.

Доктор Цербе знал: чтобы найти драгоценный камень, надо просеять тонны земли, чтобы вытащить из человека то, что нужно, надо позволить ему высказать все глупости. Когда Егор признался, что Гольбек — фамилия его матери, а по отцу он Карновский, доктор Цербе навострил уши. Фамилия давно была ему знакома.

— Карновский, Карновсий, — пробормотал он. — Ваш отец врач?

— Так точно. У него была клиника на Кайзер-аллее, мы жили в Грюнвальде.

Доктор Цербе уже не сомневался, что сможет использовать парня, и радовался про себя, что не выкинул письмо в корзину. Наконец усталый Егор замолчал и вопросительно посмотрел в водянистые глаза доктора. Цербе пригладил остатки седых волос и задумался. Так профессор медицины, выслушав тяжелобольного, размышляет, как его спасти. Подумав, он заговорил неторопливо и осторожно, взвешивая каждое слово.

Он грамотно построил речь. Сначала он выразил молодому человеку сочувствие. Несчастный парень! Он, доктор Цербе, знает, какие страдания доводится испытать в молодости. Такова немецкая молодежь, он прекрасно помнит, каким был сам в годы Егора. Такое настроение прекрасно описано в немецкой литературе. Он сам, как поэт, не раз воспевал в стихах душевные терзания и всем сердцем сочувствует молодому человеку. Ему понятна трагедия цветка, вырванного из родной земли и пересаженного на чужую почву, где он обречен зачахнуть. У Егора слезы выступили на глазах.

— Какое верное и поэтичное сравнение! — воскликнул он растроганно.

Доктор Цербе слегка кивнул головой в благодарность за комплимент и тут же снова стал серьезен, как профессор у постели больного. Покончив с поэзией, доктор перешел к истории.

Конечно, как поэт он способен понять боль цветка, вырванного из родной земли, но как ученый он знает, что в истории бывают времена, когда отдельные растения нужно вырывать с корнем. Они вредят саду, вносят беспорядок, нарушают гармонию и даже портят плоды других растений. Конечно, он нимало не сомневается в достоинствах благородного молодого человека, который ему доверился. Конечно, в душе он на его стороне. Но есть такая вещь, как историческая справедливость. Грехи родителей переходят на детей. Нужно очистить сад от сорной травы. Как сын хирурга он должен знать: опухоль удаляют, чтобы спасти тело.

Егор был тронут, когда его сравнили с цветком. Теперь, когда его сравнили с опухолью, он опустил глаза.

— Ах, герр доктор… — вздохнул он.

Доктор Цербе погладил его по плечу. Пусть молодой человек не воспринимает его слова как личную обиду, ведь он использовал их не в прямом смысле, а символически. Только дураки все понимают буквально. Он, доктор Цербе, далек от примитивного подхода к проблеме. Он видит в ней высший смысл, историческую необходимость, пробуждение национального духа, которому необходима чистота крови. Но на историческую справедливость нельзя ссылаться во всех случаях без исключения, она только создает общие законы. В том-то и заключается трагедия индивида, который становится жертвой высшей исторической справедливости. В жизни часто бывает, что дети расплачиваются за грехи отцов. Случай молодого человека, к сожалению, очень тяжелый. Он сын еврея, отцовская кровь доминирует в нем над материнской. Другими словами, он попадает в категорию стопроцентных евреев. Молодой человек и сам знает, как строги законы пробуждающейся страны в отношении легализации таких, как он.

— Значит, герр доктор, для меня нет выхода? — с отчаянием спросил Егор.

Доктор Цербе облокотился на стол и посмотрел на Егора, как профессор, который знает, как спасти тяжелобольного.

— Если бы это было так, мой юный друг, я бы вас не вызвал. Я пригласил вас, потому что ваше письмо меня заинтересовало. Когда я вас увидел, мой интерес к вам стал еще сильнее. Скажу вам прямо. Вы производите на меня впечатление страдающего, глубокого и тонко чувствующего человека.

Егор зарделся от похвалы, которую ему нечасто доводилось услышать. Доктор Цербе пронзил его взглядом влажных глаз. Пусть молодой человек не отчаивается, выход можно найти. Есть прекрасный выход, но он требует терпения, труда и полного подчинения.

— О, я готов на все, герр доктор! — воскликнул Егор.

Доктор Цербе дал Егору знак, чтобы тот не перебивал, и заговорил с теплом и даже некоторым воодушевлением в усталом голосе. Законы возрождающегося отечества по отношению к врагам суровы, как скала, но мягки к тем, кто предан ему всем своим существом. Более того, можно искупить вину перед отечеством, если принести себя в жертву. Оно дает такую возможность. Отечество знает, что кровь сильнее чернил, и находит способ смыть чернила, которыми написаны законы, кровью того, кто готов взойти на жертвенник.

Егор вскочил:

— Герр доктор, я готов защищать отечество, проливать кровь в борьбе с врагами, лишь бы вернуться домой.

Доктор Цербе охладил его пыл. Конечно, это очень благородно с его стороны. Однако сражаться за отечество — не жертва, а привилегия, которой достоин не каждый. Но ничего, есть и другие поля сражений, не с явным, а со скрытым врагом. Есть солдаты, которые сражаются на невидимом фронте. Они не так заметны, у них нет шлемов и мечей, но их героические сражения зачастую не менее важны. И отечество не забывает о своих невидимых солдатах.

Егор вопросительно посмотрел на доктора Цербе. Доктор объяснил.

Мир полон врагов, они повсюду, в кабинетах, редакциях и салонах, где собираются либеральные интеллектуалы, в рабочих клубах и церквях, в банках, синагогах и домах эмигрантов. Солдаты невидимого фронта должны следить за каждым шагом врагов, выведывать их планы и действия. Тысячи незаметных героев служат отечеству. Готов ли молодой человек стать одним из них?

Пламенная речь доктора Цербе озадачила Егора. Он не знал, что ответить. В том, что предлагал доктор Цербе, он не видел ничего героического, его душа с детства стремилась к другому. Солдатами были для него такие, как дядя Гуго. Кроме того, доносительство всегда ему претило. Даже когда доктор Кирхенмайер жестоко унизил его в гимназии, он дома не сказал об этом ни слова. Егор сидел, опустив голову, и молчал. Доктор Цербе прикинулся обиженным. Конечно, гораздо романтичнее, звеня шпорами, маршировать по улицам в мундире на восхищение юным дамам. Конечно, приятнее жить в своей стране, чем на чужбине. Неужели молодой человек думает, что он, доктор Цербе, не хотел бы жить на родине, на что он, истинный ариец и патриот, имеет полное право? Однако он служит отечеству здесь. Или господин Карновский считает, что он чем-то лучше доктора Цербе?