Семья Рин
Шрифт:
Вот с уборкой покончено, я устраиваюсь рядом с радио на диване миссис Янг и начинаю крутить настройку, чтобы поймать новости. Я старательно вслушиваюсь в малоизвестные географические названия и страшно жалею, что у меня нет карты, чтобы проследить продвижение войск.
— Войска противника захватили… Войска захватили… — повторяю я вслед за диктором, пытаясь представить, где находится захваченное противником место. — Нет, так не пойдет… Они все время отступают! Когда же они начнут наступать?..
Армии Альянса продувают одно сражение за другим. Это означает, что победа будет не скоро и мое воссоединение
Я встаю с дивана и подхожу к окну. За окном — ночь, дождь, стекающие струи, отблески капель. Я вижу свое отражение: наивное, грустное, полудетское лицо. Я пытаюсь разглядеть ночное пространство за окном, потом прислоняюсь лбом к холодному стеклу.
— Мамочка, когда же ты вернешься?.. Когда же все наконец вернутся? Когда все будет как прежде? — вздыхаю я.
Глупая белая девушка из семьи среднего класса, которая еще не догадывается, что ничего уже не будет, как прежде.
Затем я вспоминаю, что должна еще протереть бронзовые безделушки на столе, иначе получу нагоняй от миссис Янг. Я наскоро перевязываю бандану и возвращаюсь к своей работе.
Глава 6
Я прожила при баптистской больнице до начала сорок третьего года — пока не наступил второй этап интернирования граждан стран, воюющих с Японией. В этот раз японцы взялись всерьез за оставшиеся в Шанхае религиозные общины и благотворительные миссии.
Однажды я вернулась из города, куда ходила по поручению, и застала всю больницу перевернутой вверх дном. Во дворе стояли грузовики. Пациенты были брошены на произвол судьбы, китайские работники исчезли, а американский персонал суетился, собирая личные вещи, под присмотром японских солдат.
Перепуганная, я начала было собираться в лагерь вместе с остальными, но очень быстро выяснилось, что по японским спискам я числюсь не американкой, а русской. Японцы позволили мне забрать пожитки и практически вытолкали вон.
Я растерянно стояла на улице с охапкой вещей, наспех завернутых в одеяло. Я смотрела издалека, как медсестры и врачи бредут к грузовикам. Моя грозная начальница, миссис Янг, неловко карабкавшаяся в кузов, когда ее подтолкнул, поторапливая, один из японцев, выглядела совсем не страшной и даже немного жалкой.
Грузовики стали отъезжать. Я побрела прочь от больницы, сама не зная куда. Мне снова надо было искать пристанище. Я бы предпочла лагерь бездомности.
Впрочем, целый год самостоятельной жизни не прошел даром и нанес сильный удар по моей буржуазной щепетильности. Я уже немного научилась пренебрегать условностями. Я пошла просить помощи у Татаровых. В конце концов, моя мать помогала их семье в трудное время — почему бы им не помочь мне, ее дочери? В своей прошлой жизни — до ухода «Розалинды» — я без колебаний отказалась бы обращаться с любыми просьбами к людям, чей сын предположительно должен был жениться на моей старшей сестре, но так и не женился, — но то было до ухода «Розалинды», когда мир был другим и мое место в нем еще позволяло мне задаваться вопросами приличий.
Справедливости ради следует отметить, что я пошла к Татаровым после того, как провела полночи на ступеньках небольшого спуска к реке. Это был грузовой спуск — без парапета, со
ступеньками, не доходящими до уровня воды. Заснув на куче своей одежды, я склонялась все ниже и ниже к обрыву лестницы, пока какой-то прохожий не заметил меня и не разбудил до того, как я свалилась в воду.Дворник Татаровых открыл передо мной дверь в особняк. Он знал меня, видел раньше, когда я бывала здесь в гостях. Теперь он разглядывал меня с сомнением, колебался, впускать или нет — но все же впустил.
Я пошла к дому через сад. Странно было видеть, что это место совсем не затронуто войной. Наоборот, в усадьбе были разные улучшения. Я вспомнила, что господин Евразиец как-то вскользь обмолвился, что война многих разоряет, но некоторых обогащает. Татаровы, видно, принадлежали к группе «некоторых».
Дверь в дом открыла юная — моего возраста — горничная с живым наблюдательным взглядом. Это была новая горничная, я ее не видела раньше. Я по-русски назвала свое имя и сказала, что пришла к Марии Федоровне.
— Пройдемте со мной, мадемуазель, — ответила по-русски горничная и повела меня в гостиную.
Я видела, что она то и дело зыркает в мою сторону.
— Подождите здесь немного, — сказала она. — Я доложу.
Она, похоже, хотела что-то спросить, но передумала
и вышла.
Мария Федоровна явилась довольно скоро.
Она с некоторой опаской вошла в комнату и настороженно вгляделась в меня с порога, не зная, чего следует ожидать от моего появления. Потом она подошла и всплеснула руками.
— Ирэн! Девочка моя! Что это? В таком виде! Боже мой! Что случилось?..
Воодушевленная сочувствием, я приободрилась и начала оживленно рассказывать свою историю, не обращая внимания на беспокойные взгляды, которыми то и дело окидывала меня Мария Федоровна.
Она ни разу не перебила меня и долго молчала, когда я закончила, — это был плохой знак. Но мне было нечего терять, и я прямо сказала ей, что мне некуда идти после того, как японцы разогнали баптистский госпиталь.
— Не можете ли вы помочь мне чем-нибудь, Мария Федоровна? — сказала я. — Вы ведь были с мамой подругами…
Мария Федоровна сделала беспомощную попытку что-то сказать, но ей это не удалось. Было видно, что она никак не может взять нужный тон для такой деликатной ситуации.
— Очень печально, что так получилось… Бедная Лиза, представляю, в каком она состоянии… — пробормотала она.
— Мне неудобно беспокоить вас, но я осталась совсем одна. Я не знаю, к кому обратиться. Я ночевала на улице сегодня.
Это был мой последний аргумент. Если и эти слова не смогут побудить Марию Федоровну что-то сделать для меня, то что вообще могло бы воззвать к ее чувству человечности?
Мария Федоровна, видимо, приняла какое-то решение и слегка оживилась.
— Погоди-ка… Погоди… Да, дорогая, — твое положение непростое… Дай подумать… — Она помолчала, а потом с видом человека, которому пришла в голову отличная идея, воскликнула: — А, вот что!.. Кажется, я знаю, что тебе нужно сделать!.. Есть отличный выход!.. Подожди-ка…. Я сейчас…
Она быстро вышла. В ее внезапном оживлении было что-то фальшивое, но я, помня о том, что манерам Марии Федоровны вообще свойственна аффектация, еще не оставляла надежды, что мне здесь помогут.