Семья Рин

Я сидела у постели умирающей Кёко и вспоминала всех людей, которые отнеслись ко мне так, будто были моей настоящей семьей: китаец, который дал мне половину лепешки во время моего бездомного скитания по Шанхаю, Вера, сующая мне деньги, когда меня забирали в лагерь, стойкая Джейн Фокс, до конца опекавшая всех слабых и беззащитных, всегда стоящая на моей стороне Кёко…

Через два дня Кёко умерла.

Глава 20

После ухода Кёко у меня надолго пропало чувство равновесия жизни. Ее смерть подействовала на меня намного более удручающе, чем неудачная поездка к сестрам. Я перестала ощущать себя в безопасности. Начала мучить тайная мысль, что на меня скоро может обрушиться какое-то несчастье и не найдется никого, кто бы меня спас или защитил.

Однажды вечером — прошло уже месяца три после смерти Кёко — Акито забрал меня после лекций в университете.

Машину вел шофер. Акито сидел не рядом с ним, как обычно, а на заднем сиденье. Он возвращался с деловой встречи и выглядел усталым. Я заметила, что он начинает стареть. Он, видимо, тоже наблюдал за мной.

— У вас усталый и отрешенный вид, — заметил он.

— Я действительно немного устаю в последнее время, — согласилась я.

— Я тоже утомился от этих бесконечных совещаний. Думаю, нам стоит заехать в какой-нибудь бар и немного расслабиться.

Не потрудившись ответить, я сделала неопределенный жест, выражающий «как пожелаете».

— Поезжайте в Гинзу, — сказал Акито шоферу.

В баре был уютный полусумрак. Играла спокойная джазовая музыка. «Кёко любила джаз», — вспомнила я.

— Что вы будете пить? — спросил Акито.

— То же, что и вы.

— Два виски, — сказал он бармену.

Бармен налил нам виски.

Акито сделал глоток и испытующе взглянул на меня.

— Как прошла поездка в Америку?

— Неплохо, благодарю.

Он достал сигарету, закурил.

— Какие у вас планы? Что вы собираетесь делать в будущем?

— Пока не знаю… — задумчиво сказала я. — Может, съезжу во Францию навестить подругу… ту, которая узнала меня на фото…

— Та русская, которая была вашей партнершей в «Космополитене»? Вера Ивицкая.

Я удивленно посмотрела на него. Он усмехнулся.

— Видите, я многое о вас знаю.

Мы снова замолчали.

Я взяла свою рюмку и залпом выпила. Виски спровоцировало у меня неожиданный всплеск эмоций — слезы полились потоком. Я вытирала ладонями лицо, даже не пытаясь сдерживать себя.

— Почему вы плачете?

— Не знаю… Наверное, потому что я полный банкрот. Глупо терять близких людей, не правда ли? Такое ощущение, будто весь мир снова рухнул и лежит в развалинах.

Он вздохнул.

— Я ведь вам тоже довольно близкий человек. Или вы никогда не признаете этого?

Я молчала.

— Хотите, я расскажу вам историю об одном человеке, который много лет любил одну женщину? — сказал он. — Она жила рядом с ним, но на самом деле она жила в каком-то другом мире, не замечая его.

— Может, вы только потому и любили ту женщину, что ее словно бы не было рядом.

Акито допил свою порцию виски.

— Послушайте, Рин… Давайте поговорим о нас. Выживете в Японии по собственной воле, не так ли?

— Да. Разумеется.

— Обдумывая наши отношения, я пришел к выводу, что определенное принуждение все-таки имело место. И все эти годы вы закрывались этим фактом, как щитом.

— Зачем вы это говорите?

— Затем, что вы оказались не так уж беззащитны. Вы пытались кланяться мне, когда мы с вами встретились в лагере. Вы демонстрировали мне свою зависимость, потому что понимали, что находитесь в условиях зависимости. Но на самом деле и вы, и я знаем, что внешние обстоятельства, вынуждающие человека занимать униженное, бесправное положение перед другим человеком, совершенно ничего не значат. Как бы ни был унижен человек, он все равно осознает, что это просто роль, которую ему предписано играть. Он остается свободным в душе, и, когда обстоятельства переменятся, он и в самом деле станет свободным. И точно так же человек, обладающий внешним превосходством над другим человеком, понимает, что в реальности он не обладает никакой властью — он только использует обстоятельства, дающие ему власть над другими. Только самые глупые люди не понимают этого расклада и упиваются внешними признаками власти или, наоборот, при ее отсутствии излишне страдают от ощущения своей униженности. Меня тогда привлекло именно это ваше качество: вы были уверены, что остаетесь свободной, вы продолжали оставаться беспечно свободной, хотя и выглядели внешне крайне жалко. Я не знаю, понимали вы это или нет, но это выглядело словно вызов — и я не мог его не принять.

— Вы приписываете мне качества, которых нет. Я всегда была такой. С самого детства. В нашей семье все всегда помыкали мной, как самым бесправным существом. Вы ошиблись во мне.

— Нет, я не ошибся. Это значит, что вы всегда, с самого рождения ощущали себя свободной и вам было абсолютно безразлично, помыкают вами или нет. Я успел узнать вас достаточно хорошо. Я наблюдал за вами — вы ни разу не проявили качеств по-настоящему униженного человека. Вы были зависимы от меня, но ни разу не показали, что страдаете от этой зависимости. Формально вы признавали свою зависимость, но в действительности вам просто было все равно. Если бы вы лишились моего покровительства, вас бы это ничуть не тронуло, вы бы очень быстро приспособились и стали существовать в каких-то других условиях. Меня всегда поражала ваша невероятная приспособляемость. Что бы с вами ни случилось, вы как-то умудряетесь на обломках любой катастрофы тут же создать свой собственный независимый мирок, в котором прячетесь от всех несчастий. У меня никогда не получалось вышибить из вас это проклятое раздражающее безразличие к вашему собственному положению. Скажите, как такие люди, как вы, умудряются существовать?

Я не нашлась что ответить.

— Если бы понадобилось, я бы вас запер. Но тут вы использовали другую технику сопротивления. Вы были так верны памяти о своей семье, что это не могло не вызывать уважения — и вместе с тем возмущения. Потому что это был ваш способ выразить протест. Это давало вам возможность отгородиться от мира. Но теперь вы нашли свою семью. И я хочу узнать — вы стали счастливей?

— Вы смеетесь надо мной? — возмущенно спросила я.

— Нет. Просто теперь наконец появился шанс, что наши

отношения нормализуются. Вы встретились со своей семьей. Но вы вряд ли стали счастливей. Теперь вам некуда прятаться от меня.

Мы смотрели друг другу в глаза. Это было почти такое же противостояние, о котором мы говорили при первой встрече в лагере.

— Уже довольно поздно, — сказал Акито мягко. — Пожалуй, нам пора возвращаться в Токио.

— Да, конечно, да, — поспешно сказала я.

Он встал. Я тоже поднялась.

— Расскажите, как прошла встреча с родными? — спросил он, когда мы были уже в автомобиле.

— Все очень изменились. Больше всего меня удивил племянник. Он так похож на моего брата — но он совсем другой. И он даже не догадывается, что напоминает мне совсем другую жизнь. Глядя на него, я не могла не думать, что мир опять сильно изменился.

— Да. Есть большое утешение в том, что мир все время меняется. Равновесие в мире так или иначе восстанавливается.

— Вы правы, — сказала я.

Автомобиль остановился на том перекрестке, где когда-то мы с Кёко наблюдали за белыми посетителями в кафе.

Я повернула голову и посмотрела в большое — на всю стену — стеклянное окно. На этот раз там не было белых туристов, но поведение сидящей за столиками японской молодежи очень напоминало западную раскованность.

Я подумала, что Япония очень изменилась после войны. Японцы никогда не будут такими, как прежде. Возможно, из-за того, что они стали больше потреблять. Возможно, это пойдет на пользу их цивилизации.

Ко мне постепенно возвращалось ощущение общего равновесия жизни.