Семя скошенных трав
Шрифт:
Мы живём, когда человеческая женщина, еле знающая язык Архипелага, говорит нам: дети, вы должны играть. Наши ноздри сами собой закрываются от звука её голоса, но мы потом всё равно дышим.
Мы живём в клетке и думаем: Старшие придут за нами. Знаем, что не придут, но это уже молитва, заклинание, пароль. Сюда привозят новых детей — и мы передаём им это заклинание. Мы живём и ждём.
Никто не может играть в клетке. Тогда нас усыпляют — и наших девочек делают полными искусственно… а у Мыиргю и сестёр забирают изнутри растущих бельков.
И я держу её целую ночь. Держу
У нас ничего нет: нет игрушек, книг, музыки, красок. Только гладкие белые стены, на которых не получается рисовать, такой же гладкий чёрный пол. Но мы знаем: перестал что-то создавать — всё равно что умер. Мы с Мыиргю сочиняем истории. Хэдгри и Риа поют эпос «Кыа-Хуларга». Такхэй рисует на изнанке своей рубахи коричневой рыбной подливкой. Грдэ учит малышей считать: на пальцах, потом — в уме. Наори учит малышей читать, выкладывает руны из рыбьих костей. Мы живём и ждём, когда Старшие придут за нами.
И учимся понимать людей. Быть готовыми умереть. Быть готовыми убить.
Почти все люди нас боятся. Ходят с электрошокерами. Говорят на испорченном, неживом языке Архипелага, самые простые фразы. Они нам отвратительны — они сами, их запах, их слова.
Только некоторые…
Женщина Эн, которая убирает клетку, а иногда подолгу смотрит на нас, вдруг приносит бумагу. Белые гладкие листы, много. И цветные фломастеры, целую коробку цветных фломастеров, разной длины и толщины, некоторые из них оставляют яркий след, некоторые — слабый. Она отдаёт коробку Такхэю, говорит: ты любишь рисовать — рисуй.
Такхэй рисует её. Она смотрит, глаза у неё красные, слёзы текут, а он рисует злой портрет, холодный, как месяц ледостава, быстро — и отдаёт ей рисунок.
Женщина Эн убегает, а мы долго думаем, что это значит.
А она вечером, когда уходят те, в белом, остаются только уборщики и те, что ходят в зелёном, приносит две огромные сумки. Еду, вкусную рыбу, почти как наша. Планшет, не подключенный к Течениям, но с энциклопедией, с картинками. Книжки из бумаги.
Чужой и отвратительный нам мир Земли. Мы можем о нём узнать.
Женщину Эн ругают на следующий день, но не забирают у нас то, что она принесла. И нам немного легче ждать.
А потом с нами заговаривает человек Сю.
Из-за человека Сю наша жизнь становится нормальнее. Другие люди считают, что у нас не должно быть книг, не должно быть ничего, на чём можно рисовать и писать: считают, что мы должны превратиться в животных. Но Сю их как-то переубеждает. Нам становится легче ждать, мы чувствуем себя живыми, мы говорим на английском языке, у нас появляются силы надеяться — мы изучаем Землю, как нас учили Старшие. Мы верим, что это когда-нибудь понадобится.
Люди говорят нам, что Шеда больше нет. Что Старшие не придут за нами никогда. Что мы — трофей, животные для людей. Сырьё. Но мы знаем: всё это ложь.
Пока человек Сю не говорит мне, что нужно бежать. Что можно бежать. И мы бежим, хоть нам негде спрятаться в чужом мире. Не зная, как будем выживать.
Мы продолжаем надеяться, что Старшие придут за
нами.И они пришли! Пришли же! Пришли!
Теперь нам надо всё доделать. Освободить остальных детей. И отомстить.
Мне становится спокойнее. Я могу заснуть.
С утра я веду кораблик людей к тому месту, где люди крали жизни наших бельков.
Человек Саид говорил, что нас никто не видит и не слышит. Он биоформ и делает чудеса. Наши Старшие давно говорили, что в Галактическом Союзе есть миры с возможностями, похожими на шаманство, мне это казалось сказкой… но Саид работает в ГС, и он — вполне шаман. Я сижу рядом с креслом штурмана, я показываю путь по карте, такой же, как на моём планшете, около меня Тари слушает океан. Нас ведут знаки, не особенно понятные людям: те пушистые линии магнитного поля мира, которые щекочут в голове, когда на них настраиваешься. Видимые не глазами, а душой. Путеводные линии в океане.
А в десяти линиях от нас проходит громадный авианосец людей. Ощупывает океан лучами радаров. Я чувствую его, как горячее пятно в голове — и страх свинцовым шариком катается в зобу. Но с авианосца нас не видят.
Это чудо, сделанное Саидом.
Мы с Тари находим станцию вместе — и у неё каменеет лицо. Она видит это, видит сооружение внутри скалы, как крепость — и она, наверное, слышит всех… наших… братьев и сестёр моих. Кроме уцелевших бельков, рождённых на Земле: у них же нет маячков.
Но мне кажется, что Тари слышит и их. По лицу вижу, что слышит.
От близости этой станции мне больно. Боль протыкает насквозь, как ледяной шип. Делается больно памяти, разуму — не телу, но лучше бы телу. Нет таких лекарств, чтобы вылечить память.
— Тут же штурм понадобится, — бормочет Джок, человек, который как чёрный кит. — Небольшая армия нужна, что мы сделаем… у нас десять человек только…
Люди погасли. Смотрят на твердыню, как в глаза Мэйгу. А Тари переглядывается с Саидом — и Саид улыбается. И мне улыбается:
— У нас десять человек, я — всё-таки чуть больше, чем человек, дорогие, я шаман, киборг и биоформ, — а ещё Тари и юные шедми. У нас такая армия — нигде ещё не было такой армии. И штурм нам не нужен, шум не нужен. Мы тихонько пройдём, брат, через тот лаз, в который вы вышли, чтобы сбежать, — и кладёт руку мне на плечо. Рука горячая — даже сквозь одежду горячая.
— Мы с тобой вместе не пройдём в этот лаз, Старший Саид, — говорю я. Касаюсь его ладони, будто Хэндара трогаю за руку. — Ты слишком большой, а там даже мне было узко.
Саид горячим пальцем дотрагивается до кончика моего носа. Удивляюсь — и тут же понимаю: это шутка, человеческая шутка. И улыбаюсь ему.
— Я же шаман, — говорит Саид. — Мы сделаем чудо. Смотри сюда, Скат-Молния.
Я совсем удивляюсь:
— Старший, откуда ты знаешь, кто мой тотем? У меня же ни одного рачка-хды ещё нет! И я тебе не говорил!
Он смеётся:
— Шаманы всё знают, Молния. Тем более что тотем тебе подходит, его дух тебе поможет, — и я понимаю, что это тоже шутка, это Тари ему сказала. А он мигает мне одним глазом: — Но чудо-то смотреть будешь, дорогой?