Семя скошенных трав

— Напрасно, — сказал Алесь. — Лучше бы отдала камеру.

— Нет, — сказал Бэрей.

Ему очень удавалось говорить так, что было тяжело спорить — и Алесь спорить не стал.

— Надо идти, — сказал он. — Работать надо, детей устраивать. Никто, кроме нас, не сделает. Вера, иди к Тари, она тебе объяснит, что сейчас нужно…

Я не стала возражать. Я просто видела, что Бэрей мне поверил, несмотря ни на что, и была уверена, что он сделает всё, как надо. А ещё я собиралась дождаться Юльку.

Рядом с Тари и детьми мне было спокойнее — соваться к модулю одна я теперь боялась. Я поила просыпавшихся пушистых шедмят водой, болтала о каких-то смешных пустяках с детьми постарше — и думала как-то вторым слоем, вторым потоком. Там, во втором слое, прижился спокойный ледяной ужас.

Снаружи его было, наверное, не видно. Я, во всяком случае, старалась его не показывать. Но я всё время, каждую минуту, его чувствовала.

Ужас и вину.

Они собираются убить пленных ПОСЛЕ войны. Что же они выделывали ВО ВРЕМЯ?

Я — сообщница убийц.

И Бердин о себе так думает.

Подростки поймали в скалах одичавшую шедийскую кошку, уморительного водоплавающего зверька в гладкой шерсти, с перепончатыми лапками, и кормили её очищенными креветками. Я гладила эту кошку, отчего она щебетала, как птичка. Потом я пыталась рассказать малышам сказку про репку, они хохотали, потому что не понимали, что такое репка, зачем её тянуть, кто такие собачка и кошка, но им нравилось, как звучит по-русски «тянут-потянут» — кто-то даже пытался уморительно повторять. Я смеялась вместе с ними и думала, как расскажу обо всём этом Земле.

Об этих детях.

Об убитых пленных.

О кукле.

Обо всём здешнем кошмаре.

Не знаю, как я дожила до вечера.

Катер задерживался. Наступили сумерки, становилось очень холодно. Мы с подростками, под командованием Тари, отвели и отнесли малышей в детский корпус, в спальню для бельков; ребята постарше устроились с подветренной стороны корпуса, под тентами, в спальных мешках. Мне казалось, что они могут замёрзнуть насмерть: температура упала до нуля, дул резкий ветер с моря. Тари меня разубедила: сказала, что в такую тёплую весеннюю ночь, в спальных мешках, ребята даже не озябнут.

Но людей холод с пирса прогнал — и Алесь с Бэреем ему помогли: отправили всех греться в лабораторный корпус, куда принесли обогреватели с модуля, и пообещали, что позовут, как только вернётся катер. По тому, как наши реагировали, я поняла: Алесь не сказал никому из людей и, видимо, запретил Андрею говорить, зато Бэрей сказал всем взрослым шедми.

Логично. Шедми отлично держали себя в руках. Я даже завидовала.

Потому что, уложив детей, уже больше не могла изображать веселье и душевный покой. И не могла уйти: глаз было не оторвать от этой мерцающей воды, от полосы прибоя в голубой светящейся пене…

Алесь попытался меня прогнать, но Бэрей опять заступился. И я дождалась.

Я была очень рада видеть Юльку, да. Мне просто надо было обнять Юльку — и чтобы он сказал, что есть надежда. Но встряхнул меня Кранц.

Во-первых, я помнила его по этнографическим конференциям. У меня так и не вышло взять у него интервью, но всегда хотелось. А во-вторых, он так изменился! Я даже забыла на миг обо всех наших бедах — так захотелось поймать его и расспросить, как это он ухитрился сделать себя наполовину шедми.

Я еле дождалась, пока Алесь рассказал о кошмаре на Эльбе, пока позвали наших взрослых, пока все кончили радоваться и начали расспрашивать — и когда они все отвлеклись на Юльку, который рассказывал о подводном наукограде, попыталась оказаться рядом с Кранцем.

Сама себе была не рада, но с любопытством никогда не могла ничего поделать.

— Простите, — сказала я, — Вениамин… простите, не знаю вашего отчества… можно задать вам пару вопросов?

Он взглянул быстро и цепко:

— О! Госпожа Алиева! Удивлён, не ожидал, рад вас видеть. Хотите поговорить — пойдёмте, поговорим. Называйте просто Вениамин, просто Кранц, всё равно.

Алесь заметил меня, нахмурился, хотел что-то сказать, но его отвлекли. А я увидела Андрея, который разглядывал Кранца, будто выходца с того света.

И Кранц моментально поймал мой взгляд, отследил его направление — и Андрея сфотографировал, просканировал и досье дополнил, такое у него было выражение лица. А Андрей смылся так быстро, как это было вообще возможно: приветливо кивнул Кранцу, но сделал вид, что ему куда-то срочно надо.

А Кранц улыбнулся. Удивительная у него была мина, даже описать трудно. Будто увидел, как подтверждаются какие-то его отвратительные догадки, но его радует, что именно подтверждаются, а не вышло что-то мерзкое и неожиданное.

И сказал мне:

— И что бы вы хотели сообщить мне о господине Кондашове, Вера? Это очень важная информация, так?

У меня на миг дар речи исчез. Я еле выговорила:

— Вам?! Нет, не вам…

Он снова улыбнулся, иначе. Я его рассмешила. И сказал:

— Мне. С Прокоповичем вы не ладите, Самойлов не принимает решений, прочим вы не доверяете.

— Откуда?.. — пролепетала я, а он улыбнулся ещё очевиднее:

— Ну, что ж вы, Вера? У меня же есть глаза, я вижу.

Я поколебалась две минуты, но поняла, что Кранц прав. Алесь первым делом обратился к нему, Бэрей тёрся лицом об его руки, а Юлька старался быть поблизости. К тому же Кранц прибыл с секретной базы… и потом, если уж человек как-то сделался почти шедми, значит, к нему можно относиться как к почти шедми.

В общем, особый случай.

— Кондашов — это Андрей? — спросила я. — Вы его знаете?

Кранц свёл ладони, как шедми:

— Вместе учились и работали.

— Как Алесь…

— Вы хотите сказать, что о бывшем сокурснике и коллеге я не приму никакой информации, кроме комплиментов? — спросил Кранц с жестокой усмешкой. — Прокопович в своём репертуаре… Не важно. Что вы знаете?

— Он меня напугал, — сказала я. — И сказал, что гуманизм касается только людей, а война всё спишет. Я больше ничего не знаю, Вениамин… мне очень неудобно без отчества. Я дурочка?

— Нет, Верочка, — сказал Кранц. — Вы умница. За это я вам расскажу о проекте «Барракуда» и о том, почему у меня синяя физиономия. В подробностях. Но немного позже, ладно? Обещаю.

Я кивнула — и Кранц тут же переключился с меня на какие-то другие дела. В океане зажёгся голубоватый прожектор, к нашему берегу шла подводная лодка — всё это немного меня успокоило. Я думала о подводной базе. Может оказаться, что даже с гибелью лагеря на Эльбе для нас ещё не всё потеряно.

А ещё я следила за Кранцем.