Семья Тибо (Том 1)

Врач не отвечал. Он во все глаза глядел на Антуана, - так, должно быть, смотрела Марфа на Спасителя, когда Лазарь поднялся из гроба 53 . Он приоткрыл было рот. Но сказал лишь одно:

– Можно... уложить вашу сумку?
– И в робком его тоне сквозило такое желание услужить, доказать свою преданность, что Антуан почувствовал упоение властью. Они были одни в комнате. Он подошел к молодому человеку и заглянул ему в глаза.

– Отличный вы парень, дружище.

У врача перехватило дыхание. Антуан, смущенный еще больше, чем его юный коллега, не дал ему вымолвить ни слова.

– А теперь отправляйтесь домой, голубчик. Час уже поздний. Нам незачем оставаться здесь вдвоем.
– Тут он чуть поколебался: - Я полагаю, теперь уже можно сказать, что она спасена. Так я полагаю. Однако на всякий случай я останусь здесь на ночь, конечно, только с вашего разрешения...

– продолжал Антуан, - ибо помню, что это ваша больная. Именно так. Я вмешался по необходимости, потому что этого потребовали показания. Не так ли? Но с завтрашнего дня я передаю малютку в ваши руки. И совершенно спокойно - руки эти отличные.
– С этими словами он проводил врача до дверей.
– Если можно, загляните сюда к двенадцати часам, - добавил он.
– Я приду прямо из больницы. Вместе и обсудим, как лечить ее дальше.

– Метр, я... я так счастлив, что мог...

Антуана впервые величали "метром". И он, упиваясь воскуренным ему фимиамом, в неудержимом порыве протянул молодому человеку обе руки. Но тотчас же овладел собой.

– Да нет же, я не метр, - сказал он, и голос его дрогнул.
– Нет, голубчик мой, я ученик, подмастерье, простой подмастерье. Как вы. Как другие. Как все. Пробуем, нащупываем... Делаем все, что в силах сделать; и то уже благо.

Антуан с каким-то нетерпением ждал, чтобы молодой врач ушел. Может быть, ему хотелось остаться одному? Но лицо его оживилось, когда он услышал шаги молодой женщины, возвращавшейся в комнату.

– А вы что же, не собираетесь отдыхать?

– Да нет, доктор.

Переубеждать ее он не стал.

Больная застонала; она икнула, и ее стошнило.

– Умница ты, Дедетта!
– сказал Антуан.
– Очень хорошо!
– Он пощупал ее пульс: - Сто двадцать. Ей становится все лучше и лучше.
– Он без улыбки взглянул на женщину: - Теперь я уже твердо уверен, что мы одержали победу.

Она ничего не ответила, но он почувствовал, что она ему верит. Ему явно хотелось поговорить с ней, но он по знал, с чего начать.

– Вы вели себя мужественно, - сказал он. И, как всегда, когда смущался, дерзко пошел к цели: - А какое отношение вы имеете к этой семье?

– Я? Да никакого. Просто соседка. Даже не приятельница. Живу под ними, на шестом этаже.

– Ну а кто же мать девочки? Ничего не понимаю.

– Ее мать, кажется, умерла. Это была сестра Алины.

– Алины?

– Ну да, служанки.

– Старухи, у которой дрожат пальцы?

– Да.

– Значит, девочка не родня Шалям?

– Нет. Она племянница Алины, ее воспитанница; а живет, разумеется, на средства господина Жюля.

Они разговаривали вполголоса, чуть наклонившись друг к другу, и Антуан видел близко-близко ее губы, щеки, все ее яркое лицо, которому утомление придавало особую прелесть. Он был разбит усталостью и в то же время лихорадочно возбужден и не в силах был совладать со своими инстинктами.

Ребенок зашевелился во сне. Они вместе подошли к постели. Девочка приоткрыла и снова закрыла глаза.

– Пожалуй, ей мешает свет, - проговорила молодая женщина и отнесла лампу подальше от кровати. Потом она подошла к изголовью, обтерла девочке лоб, покрытый каплями пота. И когда она наклонилась, Антуана, следившего за ней глазами, словно что-то ударило: под тканью пеньюара китайской тенью вырисовывалось тело молодой женщины, и он в смятении видел его так отчетливо, как будто она предстала перед ним нагая. Он затаил дыхание; с таким ощущением, будто ему слепит глаза, он смотрел, как в полутьме плавно подымается и опускается ее грудь, подчиняясь ритму дыхания. У Антуана вдруг похолодели, судорожно сжались руки. Никогда еще так внезапно не налетала на него такая неистовая страсть.

– Мадемуазель Рашель...
– послышался чей-то шепот.

Она подняла голову, сказала:

– Это Алина, ей хочется побыть около малышки.

Она улыбнулась, словно поддерживая просьбу служанки. Ему стало досадно, что появится третье лицо, но отказать он не решился.

– Так, значит, вас зовут Рашель?
– пробормотал он.
– Хорошо, хорошо, пусть войдет.

Он мельком заметил, как старушка встала на колени у кровати. Он подошел к открытому окну, в висках у него стучало; с улицы не доносилось ни малейшего дуновения; порою вспыхивали далекие зарницы, и тогда небо над крышами светлело. И только тут он почувствовал - до чего устал; ведь он простоял на ногах три-четыре часа подряд. Он поискал глазами, нельзя ли присесть где-нибудь. В пролете между окнами прямо на полу, на кафеле, лежали два детских матраса, уложенных наподобие дивана. Должно быть, тут обычно и спала Дедетта, а комната, должно быть, отведена была Алине. Он тяжело опустился на убогое ложе, прислонился спиной к стене, и необоримое вожделение снова охватило его: только бы еще раз проникнуть взглядом сквозь прозрачную ткань и увидеть очертания упругой трепещущей груди! Но теперь на Рашель свет не падал.

– А что, не сдвинулась ли у девочки нога?
– невнятно спросил он, не поднимаясь с места. Она шагнула к кровати, и все ее тело колыхнулось под тканью пеньюара.

– Нет.

Губы у Антуана пересохли, по-прежнему его не оставляло ощущение, будто ему слепит глаза. Он ломал себе голову, как бы устроить так, чтобы Рашель встала против света.

– Все такая же бледненькая?

– Чуть-чуть порозовела.

– Будьте добры, поломите ее голову попрямее. Пониже и попрямее...

Тогда она вступила в полосу света, быстро прошла между лампой и Антуаном. И было довольно этой секунды, чтобы с новой силой его обуяло вожделение. Он вынужден был зажмурить глаза и крепче прижаться к стене; он замер, стиснув зубы и стараясь подольше сохранить под сомкнутыми веками заветное видение. Воздух, как всегда летом в больших городах, был насыщен смрадным запахом дыма, конского навоза, асфальтовой пыли - и дышать было нечем. Мухи, как пули, ударялись об абажур и облепляли влажное лицо Антуана. Время от времени вдали, над окраиной города, еще погромыхивало.

Жара, нервное напряжение, смятение чувств мало-помалу осилили его; незаметно для себя он впал в забытье: мышцы расслабились, он привалился к стене - и заснул.

Проснулся он от какого-то странного волнения, еще в полудремоте почувствовал что-то приятное. Он долго нежился, испытывая непонятное ему самому блаженство, пока не определил, с какой стороны, через какую точку на внешней границе тела проникает в него живительное благодатное ощущение. Проникало оно через бедро. И он тут же осознал, что кто-то сидит бок о бок с ним, что проникающее в него тепло исходит от некой живой плоти и что эта плоть, это горячее тело - ее, Рашели, а ощущает он чувственное удовольствие, которое стало еще полнее, как только он определил источник. Молодая женщина приникла к нему, вероятно, во сне. У него хватило самообладания не шелохнуться. Весь сон как рукой сняло. Место, где их бедра соприкасались сквозь ткань, было меньше ладони, но сейчас тут сосредоточилась вся способность Антуана к восприятию. Он застыл, не двигаясь, задыхаясь, поразительно ясно воспринимая, чувствуя, как сливается тепло их тел, и испытывал более острое наслаждение, чем от самого упоительного поцелуя.

Вдруг Рашель открыла глаза, потянулась, не спеша отстранилась от него и выпрямилась всем телом. Он сделал вид, будто она его разбудила. Улыбаясь, она призналась:

– А я чуточку вздремнула.

– И я тоже.

– Уже совсем светло, - проговорила она, подняв руку и приглаживая волосы.

Антуан взглянул на карманные часы - было около четырех.

Девочка спала довольно спокойно. Алина сложила руки, словно для молитвы. Антуан подошел к кровати, откинул одеяло. "Ни капли крови, все в порядке". Неотступно следя глазами за каждым движением Рашели, он стал щупать пульс у девочки и насчитал сто десять ударов.

"До чего же горяча была ее нога", - подумал он.

Рашель смотрелась в обломок зеркала, прикрепленного к стене тремя гвоздиками, и посмеивалась. Шапка рыжих волос, расстегнутый ворот, сильные обнаженные руки, открытый, смелый, немного насмешливый взгляд - вся она приводила на память аллегорическую фигуру "Марсельезы" на республиканских баррикадах 54 .

"Нечего сказать, хороша!" - пробормотала она, сделав гримаску. Впрочем, она отлично знала, что сохраняет и свежий цвет лица, и всю прелесть молодости даже в час пробуждения. Она ясно прочла это и на физиономии Антуана, когда он подошел и взглянул на ее отражение в зеркале. Она тотчас же заметила, что мужской взгляд ищет не глаза ее, а губы.