Семья Тибо (Том 1)

Он встал из-за стола, прошелся по комнате и, подойдя к этажерке, перебрал книги, которые приготовил заранее, - иные еще в прошлом году, приготовил на то время, когда освободится; и сейчас он мысленно наметил, какую же взять сначала, потом надул губы и, не взяв ни одной, бросился на постель.

"Довольно книг, довольно рассуждений, довольно фраз, - подумал он. Words! Words! Words!" [45] Он протянул руки, словно стараясь поймать что-то неуловимое, что - он и сам не знал. И чуть не расплакался. "Неужели теперь я могу... жить?
– спросил он себя, задыхаясь. И вдруг подумал: - Мальчик я еще или уже мужчина?"

45

Слова! Слова! Слова! (англ.).

Бурные желания переполняли, осаждали его; он не решился бы сказать, чего же ждет от судьбы.

– Жить, - повторил он, - действовать. Любить, - добавил он и закрыл глаза.

Спустя час он встал. Грезил ли он, спал ли? Он с трудом двигал головой. Шея болела. Его подавляли беспричинная тоска, избыток сил, сковывая всякое желание действовать, туманя мысль. Он осмотрел комнату. Прозябать тут, в доме, целых два месяца? И все же он чувствовал, что какой-то тайный рок привязывает его к этому дому и что где-нибудь в другом месте ему было бы еще тоскливее.

Он подошел к окошку, облокотился о подоконник, и сразу развеялось его плохое настроение: платье Жизель светлым пятном мелькнуло сквозь ветви каштанов, и он почувствовал, что, раз она здесь, рядом, он снова готов радоваться молодости, радоваться жизни!

Он попытался захватить ее врасплох. Но Жизель держала ухо востро, или книга, которую она читала, наводила на нее скуку, - словом, она сразу обернулась, чуть заслышав шага Жака.

– Вот и не удалось!

– А что ты читаешь?

Отвечать она не пожелала и, скрестив руки, прижала книгу к груди. Они задорно переглянулись, и вдруг им стало весело.

– Раз, два, три...

Он раскачал кресло и сбросил девушку в траву. Но она не выпустила книгу, и ему пришлось довольно долго бороться с ней, обхватив ее гибкое жаркое тело, пока не удалось завладеть книжкой.

– "Маленький савояр" 57 , том первый. Черт подери! И много таких томов?

– Три.

– Поздравляю. Страшно интересно?

Она засмеялась.

– И с первым томом никак не разделаюсь.

– Так зачем же ты читаешь такую чепуху?

– Выбора нет.

("Жиз не очень-то любит читать", - утверждала Мадемуазель, не раз пытаясь всучить ей чтиво такого рода.)

– Я сам подберу тебе книги, - заявил Жак, которого радовала мысль, что он направит ее к мятежу и непокорности.

Жизель сделала вид, будто не слышит его слов.

– Не уходи, - взмолилась она, опускаясь на траву.
– Садись в мое кресло. Или лучше иди сюда.

Он улегся рядом с ней. Солнце заливало дачу, стоявшую метрах в пятидесяти от них посреди площадки, усыпанной песком и заставленной ящиками с апельсиновыми деревцами; здесь же, на лужайке, трава была еще свежая.

– Значит, теперь ты совсем свободен, Жак? Совсем, совсем свободен?
– И с наигранной непринужденностью спросила: - Что же ты намерен делать?

– Что делать?

– Ну да, куда собираешься поехать? Ведь ты будешь свободен целых два месяца.

– А никуда.

– Как никуда? Думаешь немного пожить вместе с нами?
– спросила она, вскинув на него круглые блестящие глаза - такие глаза бывают у верной собаки.

– Да, а десятого я поеду в Турень, на свадьбу к приятелю.

– Ну а потом?

– Да еще не знаю...
– Он отвернулся.

– Думаю провести все каникулы в Мезоне.

– Правда?
– шепнула она, стараясь уловить взгляд Жака.

Он улыбнулся, радуясь, что доставляет ей такое удовольствие, его уже не пугала мысль, что придется прожить два месяца бок о бок с этой наивной ласковой девушкой, которую он любил, как сестру; пожалуй, больше, чем сестру. Он никогда не думал, что его появление так украсит жизнь этой девчушки, да, именно его появление, хотя, право же, он никогда и никому не был нужен; это открытие преисполнило его такой благодарности, что он схватил ее руку, лежавшую в траве, и стал ее поглаживать.

– Какая у тебя нежная кожа, Жиз! Ты тоже пользуешься огуречной мазью?

Она засмеялась и вся как-то подалась к нему, и тут только Жак увидел, какая она гибкая. Ее чувственность была здоровой, веселой, как у молодого зверька, а гортанный смех то напоминал безудержный ребяческий хохот, то звучал как воркование влюбленной голубки. Но ее девственной душе было покойно в пышном юном теле, хотя она уже испытывала множество каких-то желаний, которые приводили ее в трепет, но сама она не подозревала еще, что они означают.

– Тетя по-прежнему не хочет, чтобы я в этом году играла в теннис, заметила она, состроив гримаску.
– А ты будешь ходить в клуб?

– Конечно, не буду.

– А кататься на велосипеде будешь?

– Да, пожалуй.

– Дивно!
– воскликнула она... Казалось, ее глаза всегда видят какие-то чудесные картины.
– Знаешь, тетя обещала отпускать меня с тобой. Согласен?

Он всмотрелся в ее темные блестящие глаза.

– У тебя хорошенькие глазки, Жиз...

Она вдруг смутилась, и ее глаза еще больше потемнели. С улыбкой она отвернулась. Что-то веселое, смешливое, прежде всего поражавшее при взгляде на нее, проявлялось не только в блеске глаз и не только в том, что в уголках ее губ все время мелькали, то возникая, то исчезая, две ямочки, - нет, все в ней смеялось: и скуластые щеки, и кончик вздернутого носика, и округлый мальчишеский подбородок, и все ее полное тело, от которого веяло здоровьем, бодростью.

Он не отвечал на ее вопрос, и она всполошилась:

– Согласен? Да говори же! Согласен?

– На что согласен?

– Согласен брать меня с собой в лес или в Марли 58 , как прошлым летом?

Она так обрадовалась, увидев, что он улыбается в знак согласия, что подкатилась к нему, прижалась и поцеловала. Они лежали бок о бок, вытянувшись на спине, вглядываясь в просветы меж ветвями развесистых деревьев.

Слышно было, как журчит водомет, как квакают вокруг бассейна лягушки-древесницы; время от времени доносились голоса прохожих, идущих вдоль садовой ограды. Тяжелый аромат петуний, липкие чашечки которых целый день припекало солнце, доносился от жардиньерок с веранды, наполняя знойный воздух.

– Какой же ты потешный, Жак, все о чем-то раздумываешь! Ну о чем тебе думать?

Он приподнялся на локте и, взглянув на Жизель, на ее полуоткрытый в недоуменной улыбке рот, чуть влажные губы, сказал:

– Думаю о том, что у тебя хорошенькие зубки.

Она не покраснела, но пожала плечами.

– Нет, я серьезно говорю, - произнесла она каким-то ребяческим тоном.

Жак расхохотался.

Вокруг них вился шмель, весь распушившийся в огнистом солнечном свете. Он ткнулся в лицо Жаку, словно моточек шерсти, потом пошел к земле и исчез в траве, гудя, как молотилка.