Семья Тибо (Том 1)

Приезд Николь немного отвлек ее.

И как раз вовремя: встречи в коридоре - то с повивальной бабкой, то с содержательницей номеров, то с врачом, что ни час, становились для г-жи де Фонтанен все непереносимее: ведь с самого приезда бедная женщина задыхалась в этом доме. Николь - ее открытое лицо, ее здоровье, молодость наконец-то внесли в это злачное место свежую струю. Правда, вспышка ее горя (а она потрясла Жерома, притаившегося в соседней комнате), казалось г-же де Фонтанен, не соответствует тем чувствам, которые девушка могла на самом деле питать к матери, отрекшейся от своего долга; и детское это отчаяние, неистовое, безрассудное, подтвердило ее мнение о характере племянницы: характер благородный, но настоящей твердости в нем нет.

Николь задумала перевезти тело умершей во Францию; с Жеромом объясняться она не хотела, все еще считая, что он в ответе за беспутное поведение матери, поэтому тетя Тереза вызвалась поговорить с ним. Но он наотрез отказался, сославшись на чудовищную дороговизну такого рода перевозок, несчетное число формальностей, которым пришлось бы подчиниться, и, наконец, на то, что голландская полиция не преминет начать дознание, что было уж совсем ни к чему, - ибо, как утверждал Жером, она всегда рада досадить иностранцам. Пришлось от этого отказаться.

Николь, измученная горем и усталостью, все же вздумала пробыть всю ночь у гроба. И они втроем молча провели эту последнюю ночь в спальне Ноэми. Гроб, засыпанный цветами, стоял на двух стульях. Запах роз и жасмина так дурманил, что пришлось настежь растворить окно. Ночь была теплая и очень светлая; луна сияла ослепительно. Слышно было, как мерно плещется вода, ударяясь о сваи. Невдалеке за домом ежечасно звонили куранты. Луч луны скользил по паркету, удлинялся, все ближе и ближе подбираясь к белой полуосыпавшейся розе, которая упала к изножию гроба и, казалось, становится прозрачной, голубеет на глазах. Николь с неприязнью рассматривала вещи, раскиданные по комнате. Здесь, быть может, жила ее мать; и, уж конечно, здесь приняла она смертную муку. Быть может, считая букетики на этих вот обоях, она предугадала неизбежность конца и во внезапном отчаянии взыскательно пересмотрела все безрассудные поступки, исковеркавшие ее жизнь. А вспомнила ли она, хоть напоследок, о дочке?

Хоронили Ноэми ранним утром.

Ни содержательница номеров, ни акушерка не примкнули к погребальному шествию. Тетя Тереза шла между Николь и Жеромом; и еще был старик пастор, которого г-жа де Фонтанен попросила проводить покойницу и прочесть надгробные молитвы.

Госпожа де Фонтанен решила, что Николь не надо еще раз заходить в ненавистное заведение на канале, что прямо с кладбища она увезет девушку на вокзал; Жером должен был к ним присоединиться, захватив чемоданы. Впрочем, Николь не захотела взять ни единой вещи, решительно отказалась от безмолвных свидетелей жизни ее матери на чужбине; и брошенные чемоданы Ноэми заметно упростили переговоры с содержательницей номеров при сведении последних счетов.

Когда Жером, расплатившись за все, остался один в фиакре, по дороге на станцию, он вдруг поддался внезапному порыву и, так как до отхода поезда еще оставалось много времени, велел кучеру повернуть назад, - пожелал в последний раз побывать на кладбище.

Он поплутал, отыскивая могилу. Приметив ее издали по взрыхленной земле, снял шляпу, подошел ровным шагом. Тут отныне покоились шесть лет совместной жизни разрывов, ревности и примирений, шесть лет воспоминаний и тайн, до той последней, самой трагической тайны, которая привела ее сюда.

"Впрочем, все это могло кончиться еще хуже...
– подумал он и установил: - Терзаюсь я мало", - а между тем сморщенный лоб и полные слез глаза как будто говорили об ином. Что поделать, если радость, которую он испытал от встречи с женой, сильнее его горя? Да, кроме Терезы, он никого не любил! Постигнет ли она это когда-нибудь? Поймет ли она когда-нибудь, она холодная, замкнутая, - что только она одна, наперекор всему, заполняет собою всю жизнь этого искателя любовных приключений, который, однако, ни разу не испытал настоящей любви? Понять ли ей когда-нибудь, что рядом с всепоглощающей привязанностью, которую он испытывал к ней, любые увлечения так мимолетны? Но ведь у него именно сейчас было этому новое доказательство: Ноэми умерла, а он не потерян, не одинок. Пока Тереза жива, пусть она будет еще отчужденнее, пусть воображает, будто порваны все связи, которые их соединяли, он одинок не будет. Он попробовал было хоть на миг представить себе, что это Тереза лежит там, под холмиком, усыпанным цветами... но сама мысль была нестерпима. Он ни разу не упрекнул себя за все те огорчения, которые причинил жене, ибо в эту торжественную минуту, перед этой могилой, он верил, будто ничего важного не утаивал от нее, будто нет на свете более сильной и верной любви, чем та, что он испытывает к ней; будто никогда ни на мгновение не был ей неверен. "Как-то она со мной поступит?

– подумал он, впрочем, с доверием.
– Пожалуй, предложит вернуться к ней, к детям..." Он все так и стоял - согнувшись, с лицом, омоченным слезами, и сердцем, озаренным коварной надеждой.

"Все было бы прекрасно, если б не существовала Николь".

И он увидел, будто наяву, безмолвную фигуру девушки, ее ненавидящий взгляд. Он увидел, будто наяву, как она склонилась над могилой, и снова услышал сухие, надрывающие душу рыдания, рыдания, которых она не могла сдержать.

Ах, мысль о Николь была для него просто пыткой. Неужели из-за него девушка, подхлестнутая возмущением, покинула материнский дом? Из недр памяти всплыли обрывки проповеди: "Горе тому, из-за кого свершается бесчинство..." Как же сделать, чтоб она простила? Как вновь завоевать ее расположение? Несносно было для него сознание, что кто-то его не любит. И тут чудесная мысль пришла ему на ум: "А что, если я ее удочерю?"

И все сразу прояснилось. Он увидел Николь - вот они вместе в маленькой квартирке, в которой она навела уют ради него, предупреждает все его желания, помогает принимать гостей. А летом, пожалуй, можно было бы вместе и попутешествовать. И все бы восхищались тем, как он старается загладить свою вину. И его одобрила бы Тереза.

Он надел шляпу и, повернувшись к могиле спиной, торопливо зашагал к экипажу.

Состав был подан до его приезда на вокзал. Его спутницы уже заняли места в купе, и г-жа де Фонтанен недоумевала, почему муж запаздывает. А вдруг у Жерома неприятности в пансионе? Все было возможно. А вдруг Жером не сможет уехать? Неужели же взлелеянная ею мечта о том, что она увезет его в Мезон, поможет ему возвратиться к семейному очагу, а быть может, и раскаяться, давняя эта мечта развеется, так и не осуществившись? Страхи ее усилились, когда она увидела, как он спешит к ней, какое у него взволнованное лицо.

– Где Николь?

– Она там, в коридоре, - ответила она удивленно.

Николь стояла у полуоткрытого окна; взгляд ее безразлично скользил по блестящим рельсам. Была она печальна, но еще больше утомлена; печальна и все же счастлива, ибо вся нынешняя скорбь не могла ни на секунду затмить ее счастья. Жива ли, мертва ли ее мать, ведь все равно жених ждет ее! И она снова и снова пыталась отогнать греховную мысль - что уход в небытие ее матери был в какой-то мере для ее жениха избавлением - устранилось единственное темное пятно, которое до сих пор омрачало их будущее.

К ней неслышно подошел Жером:

– Николь! Умоляю! Во имя твоей матери, прости меня.

Она вздрогнула, обернулась. Он стоял перед ней, держа шляпу в руке, и смотрел на нее смиренно и ласково. Лицо скорбное, видно, его измучила совесть, и сейчас оно не вызывало в девушке отвращения, - она почувствовала жалость. Как будто только и ждала случая проявить доброту. Да, она прощала ему.

Она не ответила, но чистосердечно протянула ему свою маленькую руку, затянутую в черную перчатку, и он взял ее, крепко пожал, не в силах преодолеть волнения, шепнул:

– Благодарю.
– И удалился.

Прошло несколько минут. Николь не двинулась с места. Раздумывала о том, что, пожалуй, так лучше из-за тети Терезы и что она расскажет жениху о трогательной этой сцене. Пассажиры шли и шли, задевали ее вещами. Наконец поезд тронулся. Толчок вывел ее из оцепенения. Она вернулась в купе. Чужие люди заняли свободные места. А в глубине дядя Жером удобно уселся против г-жи де Фонтанен, просунув руку в подвесной ремень, повернув голову так, чтоб удобнее было любоваться пейзажем, и уписывал бутерброд с ветчиной.