Семья Тибо (Том 1)

Завтрак прошел оживленно - тон задавал Даниэль. Он был весел в то утро, предвкушая радости, которые сулил ему день. Он похвалил голубое полотняное платье Женни и прикрепил к ее корсажу белую розу, звал ее "сестричка", хохотал по любому поводу и сам развлекался своим приподнятым настроением.

Ему захотелось, чтобы Жак и Женни проводили его на станцию и вместе с ним дождались поезда.

– А к обеду ты приедешь?
– спросила она. И Жак не без грусти отметил в ее тоне жесткость, которая, разумеется, без умысла, иногда прорывалась, несмотря на всю ее скромность и мягкость.

– Бог мой, вполне вероятно!
– ответил Даниэль.
– Иначе говоря, я сделаю невозможное, чтобы поспеть на семичасовой поезд. И уж во всяком случае, приеду засветло - я ведь так обещал в письме к маме.

Последние слова он произнес, как подобает послушному мальчику, и это так мило прозвучало, вылетев из мужских его губ, что Жак невольно рассмеялся, да и сама Женни, - она в это время наклонилась и прикрепляла поводок к ошейнику своей собачки, - вскинула голову, взглянула на брата и усмехнулась.

Поезд подходил к станции. Даниэль оставил их и побежал к первым вагонам, совсем пустым; издали они увидели, как он высунулся из двери вагона и с озорным видом машет им платком.

Они остались вдвоем, не успев к этому подготовиться, все еще под воздействием веселого настроения Даниэля. Без всякого усилия сохранили они товарищеский тон, будто Даниэль все еще продолжал их связывать, и он и она почувствовали такое облегчение от нового их перемирия, что оба старались не нарушать согласия.

Женни, чуть огорченная отъездом брата, рассуждала о постоянных его отлучках.

– Вам бы следовало поговорить с Даниэлем: зря он так проводит каникулы - разъезжает то туда, то сюда. Он и не догадывается, как огорчает маму тем, что в этом году так редко бывает дома. Ну конечно, вы будете его защищать, добавила она, впрочем без всякой язвительности.

– Да нет же, и не собирался, - возразил он.
– Или вы думаете, что я одобряю его образ жизни?

– Но ему-то вы хоть говорили об этом?

– Разумеется.

– А он вас не слушает?

– Слушает. Но дело обстоит гораздо сложнее: думаю, что он меня не понимает.

И она отважилась, обернувшись к нему:

– ...что он больше вас не понимает?

– Пожалуй, да.

У них сразу же завязался серьезный разговор. В их отношении к Даниэлю царило полное согласие, и со вчерашнего дня оно уже было для них не ново, но они еще не соглашались открыто признать это.

Когда они подходили к парку, она предложила первая:

– А не пойти ли нам по дороге? Вы проводите меня до дому лесом. Еще ведь рано, и такая стоит теплынь.

Великое счастье, которое он и не пытался утаить, захлестнуло его, но он не решался весь отдаться ему: страшно было упустить ту бесценную тему, что послужила поводом для их согласия, и он поспешил возобновить разговор:

– Даниэль так ненасытно хочет жить!

– Ах, как это верно!
– подхватила она.
– Хочет жить, ничем себя не ограничивая. Но жизнь без ограничений очень... опасна. И порочна, - добавила она, не глядя на него.

Он серьезно повторил:

– Порочна. Я тоже так считаю, Женни.

Слово, которого всегда избегал, хотя нередко оно чуть не срывалось с его губ, он сейчас с готовностью перехватил из уст девушки. Любовные похождения Даниэля были порочны. Порочна и страсть Антуана. Порочны все плотские вожделения. Непорочно было лишь это чувство, не имеющее названия, которое с давнего времени пускало ростки в его душе, а со вчерашнего дня, что ни час, - все больше распускалось!

Меж тем он продолжал с наигранным бесстрастием.

– Как я иногда сержусь на него за его отношение к жизни! Ведь - это своего рода...

– Извращенность, - подсказала она наивно. Часто, рассуждая сама с собой, она применяла это слово - для нее синоним всего того, что, как ей казалось, угрожает ее нравственной чистоте.

– Скорее, своего рода цинизм, - уточнил он, тоже применяя слово, смысл которого переиначил, введя в свой обиходный язык. Но тут же ему пришло в голову, что он отчасти изменяет своим убеждениям, и, остановившись, он воскликнул: - Это не означает, что я с уважением отношусь к натурам, которые вечно ведут борьбу сами с собой; я предпочитаю... (Женни не сводила с него глаз, стараясь постичь его мысль и так, будто эта последняя его фраза была для нее особенно важна), предпочитаю те натуры, которые решили остаться самими собою. Однако следует...

В его уме возникло множество примеров, которые он не решался привести девушке. Он заколебался.

– Да, - произнесла она, - а я так боюсь, как бы Даниэль в конце концов совсем не утратил... не знаю, как выразиться... чувства греховности. Понимаете меня?

Он одобрительно кивнул головой и помимо воли, в свою очередь, все смотрел и смотрел на нее, ибо сосредоточенное выражение ее лица во многом дополняло ее речи. "А ведь в каждом ее слове - невольное признание!" подумал он.

Она держала себя в руках, но то, как она сжала губы, как тяжело дышала, говорило о том, что сейчас она старается подавить страстный порыв чувств один из тех, которые часто ее терзали и которым она старалась не давать выхода.

"Отчего же все-таки, - задавался вопросом Жак, - ее лицо становится жестким и замкнутым? Не из-за того ли, что линия бровей так тонка, так строга? А может, из-за того, что зрачки, расширяясь, зияют двумя черными отверстиями на голубовато-серой, светлой-светлой радужной оболочке глаз?"

И с этого мгновения Жак совсем забыл о Даниэле и стал думать только о Женни.

Уже несколько минут они шли молча. Сравнительно долгий промежуток времени показался им совсем коротким. Но вот им захотелось снова завязать беседу, и тут они заметили, что мысли их за это время успели унестись далеко, и, быть может, в разные Стороны. Так что ни тот, ни другая просто не знали, как же прервать молчание.

К счастью, путь их лежал мимо какого-то гаража, шоссе было заставлено автомобилями - их ремонтировали, и трескотня моторов не способствовала беседе.