Семья Тибо (Том 2)

– Да, - признал Жак.
– Все в порядке!

Это была правда. Против всякого ожидания, ночь в дороге он провел более чем хорошо, она даровала ему подлинное избавление. Он был один в купе, смог улечься и почти тотчас же уснул; проснулся он только в Кюлозе, отдохнувший, полный сил, даже в каком-то блаженном состоянии, словно от чего-то освобожденный. Стоя у окна и вдыхая полной грудью утренний воздух, он смотрел, как первые лучи солнца рассеивают в глубине долин последние клочья ваты, оставленные ночью, и размышлял о себе, стараясь понять, откуда взялась внутренняя радость, которая преисполняла его в это утро. "Конечно, - сказал он самому себе, - довольно путаться в хаосе идей и доктрин. Наконец-то открывается ясная цель: активная борьба против войны!" Да, пробил час испытаний, и именно теперь все должно было решиться. Но когда Жак подводил итог своим парижским впечатлениям, твердая позиция, занятая французскими социалистами, согласие между вождями, достигнутое благодаря влиянию Жореса и поддерживаемое его боевым оптимизмом, единство, намечавшееся в действиях профессиональных союзов и партий, - все это укрепляло его веру в непобедимую мощь Интернационала.

– Садитесь сюда, - сказал Ванхеде, оправляя простыни на неприбранной постели. (Он так и не мог решиться говорить Жаку "ты".)

– Разделим по-братски мой кофе... Ну что, все сошло хорошо? Рассказывайте. Что там обо всем этом говорят?

– В Париже? Как тебе сказать... Публика вообще ничего не знает, никто ни о чем не беспокоится. Просто поразительно: газеты занимаются только процессом Кайо, триумфальным путешествием господина Пуанкаре - и каникулами!.. Впрочем, говорят, французской прессе было рекомендовано не привлекать внимания к балканским делам, чтобы не затруднять работы дипломатов... Но в партии волнение ужасное! И, ей-богу же, работают здорово! Идея всеобщей забастовки вновь отчетливо выдвигается на первый план. Это будет французская платформа на Венском конгрессе. Конечно, весь вопрос в том, какую позицию займут социал-демократы: в принципе они согласны на новое обсуждение вопроса. Но...

– Новости из Австрии есть?
– спросил Ванхеде, ставя на стол, заваленный книгами, стаканчик для зубной щетки, полный кофе.

– Да, в общем, неплохие новости, если они верные. Вчера вечером в "Юма" были уверены, что австрийская нота Сербии не будет иметь агрессивного характера.

– Боти, - внезапно сказал Ванхеде, - я очень рад, мне приятно вас видеть!
– Он улыбнулся, как бы извиняясь, что перебил Жака, но тотчас же продолжал: - Сюда приезжал Бюльман. Он рассказал одну историю, которая исходит из кабинета имперского канцлера в Вене; судя по ней, у Австрии, наоборот, самые дьявольские намерения, и притом заранее обдуманные... Сплошное разложение!
– мрачно заключил он.

– Да объясни же, в чем дело, милый мой Ванхеде!
– воскликнул Жак.

Его тон свидетельствовал не столько о любопытстве, сколько о хорошем настроении и дружеских чувствах. Ванхеде, видимо, почувствовал это, так как, улыбаясь, подсел к Жаку на кровать.

– А дело в том, что этой зимой приглашенные к Францу-Иосифу врачи нашли у него болезнь дыхательных путей... Неизлечимую... И настолько опасную, что император не проживет и года.

– Ну что ж... царство ему небесное!
– пробормотал Жак, который в настоящий момент не был склонен серьезно смотреть на вещи. Он обернул стакан носовым платком, чтобы не обжечь пальцы, и пил мелкими глотками мутную бурду, приготовленную Ванхеде. Поверх стакана он недоверчиво, но дружески поглядывал на приятеля, бледного, с всклокоченными волосами.

– Подождите, - продолжал Ванхеде, - сейчас будет самое интересное... Результаты осмотра будто бы немедленно были сообщены канцлеру... Тогда Берхтольд собрал у себя в имении разных государственных деятелей на секретное совещание - нечто вроде коронного совета.

– Ого, - сказал Жак, который стал находить рассказ забавным.

– Там эти господа, среди которых были Тисса, Форгач и начальник генерального штаба Гетцендорф, будто бы рассудили таким образом: смерть императора, принимая во внимание создавшееся положение, вызовет в Австрии серьезные внутриполитические осложнения. Даже если режим двуединой монархии устоит, Австрия окажется надолго ослабленной; Австрии придется надолго отказаться от мысли разгромить Сербию; а для будущего империи Сербию разгромить необходимо. Что же делать?

– Поторопиться с экспедицией против Сербии, прежде чем старик умрет? сказал Жак, который теперь слушал внимательно.

– Да... Но некоторые идут еще дальше...

Жак наблюдал за Ванхеде, пока тот говорил, и, разглядывая его личико слепого ангела, снова и снова удивлялся контрасту между этой хрупкой телесной оболочкой и упрямой силой, которая таилась под ней и ощущалась порою как твердое ядро внутри бесцветной и рыхлой массы. "Крошка Ванхеде", подумал он с улыбкой. И он вспомнил, что по воскресеньям в деревенских гостиницах на берегу озера ему часто приходилось видеть, как альбинос внезапно выходил из-за стола, за которым велась страстная политическая дискуссия: "Всюду низость, всюду разложение!" - и уходил в полном одиночестве, чтобы, как мальчишка, покачаться на качелях.

– ...Некоторые идут еще дальше, - продолжал Ванхеде писклявым голоском.
– Они говорят, что сараевское убийство было организовано агентами Берхтольда, чтобы создать долгожданный повод! И что таким образом Берхтольд одним выстрелом убил двух зайцев: во-первых, избавился от ненадежного, слишком миролюбиво настроенного наследника и в то же время сделал возможной войну с сербами еще до смерти императора.

Жак смеялся.

– Ну и сказку же ты мне рассказываешь!..

– Вы не верите, Боти?

– О, я думаю, что от честолюбивого и испорченного жизнью политикана можно ожидать абсолютно всего, - серьезным тоном заметил Жак, - с той минуты, когда он почувствовал, что в его лапах сосредоточена вся полнота власти! История человечества - сплошная к этому иллюстрация... Но, милый мой Ванхеде, я верю и в то, что самые макиавеллиевские замыслы живо разобьются о всеобщую волю к миру!

– Полагаете вы, что Пилот тоже так думает?
– спросил Ванхеде, тряхнув головой.

Жак вопросительно посмотрел на него.

– Я хочу сказать...
– продолжал бельгиец словно нехотя, - Пилот не говорит "нет"... Но у него всегда такой вид, будто он не слишком верит в сопротивление народов, в их волю...

Лицо Жака помрачнело. Он хорошо знал, чем именно позиция Мейнестреля отличалась от его позиции. Но эта мысль была ему неприятна; он ее инстинктивно отстранил.

– Милый мой Ванхеде, эта воля существует!
– сказал он с силой.
– Я только что вернулся из Парижа и полон надежд. Можно смело сказать, что в настоящее время не только во Франции, но и повсюду в Европе среди людей, подлежащих мобилизации, нет даже десяти, даже пяти из ста, которые примирились бы с мыслью о войне!

– Но остальные девяносто пять - это пассивные люди, Боти, готовые всему покориться.

– Знаю. Но предположим, что из этих девяноста пяти найдется хотя бы дюжина, даже полдюжины, которые понимают опасность и готовы восстать; перед лицом правительства окажется целая армия непокорных!.. Вот к этой-то полдюжине на сто и надо обращаться, ее-то и нужно объединить для сопротивления. В этом нет ничего неосуществимого. И над этим-то и работают сейчас все революционеры Европы!

Он поднялся с места.

– Который час?
– пробормотал он, взглянув на ручные часы.
– Мне надо зайти к Мейнестрелю.

– Сейчас не выйдет, - заметил Ванхеде.
– Пилот с Ричардли отправились в автомобиле в Лозанну.

– Вот как... Ты уверен?

– В девять часов у него назначена там одна встреча по делам съезда. Они не вернутся раньше двенадцати.

Жак, казалось, был недоволен.

– Ну ладно! Подожду до двенадцати... А ты что намерен делать сегодня утром?

– Собирался идти в библиотеку, но...