Семья Тибо, том 2

– Зайдем сюда, – предложил Жак, указывая на плохо освещенный и уже переполненный ресторанчик под аркадами. – Переждем грозу и закусим.

Они с трудом нашли два места за мраморным столиком, где уже теснились и другие посетители.

Как только Женни села, она сразу же почувствовала полный упадок сил. У нее дрожали колени; плечи, затылок болели; голова была невыносимо тяжелой. Ей показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Если бы можно было хоть на несколько минут закрыть глаза, вытянуться, уснуть!.. Уснуть рядом с ним… Воспоминание о минувшей ночи сейчас же завладело ею и, словно удар хлыста, вернуло ей силы. Жак, сидевший рядом с ней, ничего не заметил. Она видела его профиль: влажный висок, темную, с рыжим отливом, прядь волос. Она чуть не схватила его за руку, чуть не сказала: "Идемте домой! Что нам за дело до всего остального?.. Прижмите меня к себе… Обнимите меня крепче!"

Разговор вокруг них был общий. Глаза блестели. Передавая друг другу соль, горчицу, люди обменивались дружескими взглядами. Самые нелепые, самые противоречивые новости объявлялись с непоколебимой уверенностью и моментально принимались на веру.

– Как бы такая гроза не задержала нашего наступления, – простонала дама неопределенного возраста с покрытым красными пятнами лицом, выражавшим платонический, но задорный героизм.

– В тысяча восемьсот семидесятом, – сообщил толстый господин с орденской ленточкой в петлице, сидевший напротив Женни, – военные действия начались только спустя много времени после объявления войны: не ранее, чем через две недели.

– Говорят, что не будет сахару, – сказал кто-то.

– И соли, – добавила героическая дама. Она доверительно наклонилась к Женни: – Я-то успела принять кое-какие меры.

Господин с орденом, обращаясь к соседям по столу, растроганным голосом, дрожавшим от восхищения и, казалось, обладавшим свойством заражать им других, рассказал следующую историю: полковник одного из восточных гарнизонов, получив приказ отвести солдат на десять километров от границы и решив, что Франция уже покорилась врагу, не смог пережить этот позор, вынул револьвер и пустил себе пулю в лоб на глазах у всего полка.

В конце стола молча ел какой-то рабочий. Его недоверчивый взгляд встретился со взглядом Жака. Он тотчас вмешался в разговор.

– Вам-то хорошо рассуждать, – сказал он со злобой. – А вот мы не смогли нынче добиться в мастерской платы за проработанную неделю!

– Почему? – благосклонно осведомился господин.

– Хозяин уверяет, будто у него деньги в банке, а банк закрыл лавочку… Мы там как следует пошумели, сами понимаете! Но так ничего и не добились. "Приходите в понедельник", – сказал он нам…

– Ну, конечно, в понедельник всем вам заплатят, – заявила героическая дама.

– В понедельник? Да ведь многие едут завтра. Понимаете? Уехать и оставить жену с детишками без гроша!

– Не беспокойтесь, – уверенно заявил господин с орденом. Правительство предусмотрело это, как и все остальное. В мэриях будут выдаваться пособия. Поезжайте спокойно! Ваши семьи находятся под покровительством государства: они ни в чем не будут нуждаться.

– Вы думаете? – пробормотал рабочий нерешительно. – Почему же тогда об этом не скажут?

Сосед Жака, которому посчастливилось купить экстренный выпуск вечерней газеты, заговорил о воззвании Пуанкаре "К французской нации".

Все руки протянулись к нему:

– Покажите! Покажите!

Но он не хотел расставаться со своей газетой.

– Читайте вслух! – распорядился господин с орденом.

Обладатель газеты, маленький старичок с хитрой физиономией, поправил очки.

– Это подписано всеми министрами! – с пафосом заявил он. Затем начал фальцетом: – "Правительство, сознавая свою ответственность и чувствуя, что оно нарушило бы священный долг, если бы предоставило события их ходу, вынесло постановление, необходимость которого продиктована нынешней ситуацией". – Старик сделал паузу. – "Мобилизация – это еще не война…"

– Вы слышите, Жак? – шепнула Женни, и в ее голосе прозвучала надежда.

Жак пожал плечами.

– Надо заманить крыс в крысоловку… А когда они попадутся, их уж сумеют там удержать!

– "При настоящем положении вещей, – продолжал старик в очках, мобилизация, напротив, является наилучшим средством обеспечить почетный мир".

Даже за соседними столиками воцарилась тишина.

– Громче! – крикнул кто-то из глубины зала. Чтец продолжал стоя. Голос его иногда прерывался: вне всякого сомнения, бедному старику казалось в эту минуту, что это он говорит с народом. Он торжественно повторил:

– "…обеспечить почетный мир. Правительство рассчитывает на спокойствие нашей благородной нации и уверено, что она не позволит себе поддаться необоснованным страхам".

– Браво! – крикнула дама с лицом в красных пятнах.

– "Необоснованным"! – прошептал Жак.

– "Оно полагается на патриотизм всех французов и уверено, что среди них не найдется ни одного, который бы не был готов исполнить свой долг. В этот час больше нет партий. Есть бессмертная Франция Права и Справедливости, единодушная в спокойствии, бдительности и достоинстве".

За чтением последовало долгое молчание. Затем все снова заговорили на эту волнующую тему. Героизм дамы был не единичным явлением. Лицо господина с орденом стало краснее ленточки в его петлице. У рабочего, сидевшего в конце стола, того самого, который не получил заработной платы, глаза наполнились слезами. Каждый почти с восторгом поддавался коллективному опьянению; каждый чувствовал себя внезапно приподнятым, вознесенным за пределы своего "я", упоенным возвышенностью момента, готовым на самоотречение, на жертву.

Жак молчал. Он думал о таких же воззваниях, которые там, за рубежом, были, должно быть, подписаны в тот же самый час другими носителями власти кайзером, царем; об этих магических формулировках, повсюду исполненных того же могущества и, без сомнения, повсюду разнуздывающих такое же нелепое исступление.

Он увидел, что Женни отставила стоявшую перед ней тарелку с супом почти нетронутой. Тогда он кивнул ей и поднялся.

Дождь перестал. С балкона капало. Широкие мутные ручьи с шумом вливались в сточные канавы; блестящие мокрые тротуары снова заполнились бегущими куда-то людьми.

– Теперь – в палату депутатов, – сказал Жак, лихорадочно увлекая за собой Женни. – Интересно знать, что они придумали там с Мюллером.

Это могло показаться бессмысленным, но он все еще не мог бы с твердостью заявить, что отказался от всякой надежды.

LXXI. Суббота 1 августа. – Вечер Жака и Женни. Перелом во взглядах социалистов после мобилизации

Бурбонский дворец тайно охранялся полицией. Тем не менее за решеткой ограды во дворе стояли группы людей, к которым и направился Жак, по-прежнему в сопровождении Женни.