Семья

– Что? – сказала мисс Пинк, вставая. Идея наготы ее оскорбила. – Какая дерзость!

– Это не дерзость. Это – текст.

Она, уже не слушая, направлялась к двери.

– Позвольте, позвольте, – почти кричал профессор, забегая вперед и загораживая ей дорогу. – Вы не можете так уйти! Дайте же мне хоть ваше моральное руководство, если вы удерживаете для себя ваш меховой жакет…

Она понимала его слова в прямом смысле: он покушался – пока косвенно – на меховой жакет. Между столом, профессором и стеной было очень узкое пространство, она не могла пройти, не задев его. Ей казалось, как только она его заденет, он ее и схватит. Она – сильнее, конечно, но кто знает, кто еще скрывается в этой трущобе. Она ясно видела, что погибла.

– Это ваш долг – объясниться, – настаивал профессор, пытаясь взять ее за руку. – Вы ведь дорожите своим честным именем, не правда ли? Вы входите в частный дом без приглашения, под ложным предлогом. Вы называете одну из обитательниц именем, которое заставляет думать, что вы приходите откуда-то, где не знают приличий. Вы выдаете себя за общественного деятеля, но убегаете при первом вопросе о характере вашей деятельности. Вы понимаете, какое это производит впечатление в кругу культурных людей? Вы не можете не понять, вы – не молоды, мы приблизительно одних лет, христианское ли ваше поведение, не говоря уж об апостольском? Зачем вы шли сюда и что вам нужно? Человеческое достоинство обязывает вас не лгать. Дайте прямой ответ!

– Дайте мне пройти, – задыхаясь, шептала мисс Пинк. Она уже дрожала от страха.

Вдруг – и еще от большего страха – задрожал и профессор. Его лицо исказилось. И тоже страшным шепотом он спросил:

– А… а… у вас ДВЕ руки?

Мужество покинуло мисс Пинк, и она вдруг отчаянно закричала:

– Спасите!

Этот крик отрезвил профессора.

– Вы боитесь меня, мадам? – спросил он с удивлением и облегчением. Затем, открыв дверь и галантно отойдя в сторону, он поклонился: – Пожалуйста, мадам! Я больше не задерживаю вас. Будьте здоровы! Благодарю за любезное посещение.

Мисс Пинк ринулась в коридор и вон из дома.

14

Жильцы дома слышали, что в столовой шел громкий разговор. Раскаты голоса профессора отдавали гневом. Резкий крик мисс Пинк вспугнул всех, кто его слышал, но вмешиваться было поздно – все видели, как она выбежала из дома. В столовой они нашли профессора уже спокойного и как ни в чем не бывало. Однако же Ирина чувствовала себя виновной в том, что подвергла профессора испытанию милосердием мисс Пинк. Чтобы загладить угрызения совести, она всех пригласила на чай с печеньем и угощала тут же в столовой.

Мать, возвратившись домой, нашла всех вместе, мирно беседующими в столовой за чаем.

– Аврора! – приветствовала ее Ирина, и ее голос был и очень печален, и очень ласков. – Вот и ваша чашечка чаю.

Когда все разошлись, Ирина задержалась в столовой.

«Она хочет что-то сказать мне, – подумала Мать, – и что-то печальное».

– Вот что, – начала Ирина и отвернулась к окну, чтобы Мать не видела ее лица. Как бы внимательно рассматривая что-то во дворе, она сказала без всякого выражения в голосе: – Американская армия оставляет Тянцзин четвертого марта. Через десять дней.

И Мать, как когда-то Бабушка ответила Лиде, сказала:

– Десять дней – это долгое время. Еще десять дней счастья.

– Не правда ли? – Ирина быстро обернулась и засияла улыбкой. – Как человек делается жаден! Когда-то, до встречи с Гарри, в китайском доме, где все было мне чуждо и тяжело и неприятно, я, бывало, мечтала об одном дне счастья. Теперь я плачу о том, что их осталось десять. Как хорошо вы это сказали!

Улыбаясь, она подошла к Матери.

– Вы лягте и отдохните, Аврора, – говорила она, заметив, как Мать утомлена, но не подавая вида, что заметила это. – Я сделаю всю работу за вас, пожалуйста, пожалуйста. Вы лягте на диван и командуйте! – И она уже укладывала Мать, снимала с нее тяжелые и мокрые ботинки, принесла ей для смены свои шерстяные чулки, помассировала холодные ступни ног – и отправилась на кухню. Лиде она посоветовала оставить все и идти к Матери.

– Она что-то выглядит нехорошо. Не зная, чем помочь, Лида сказала:

– Знаешь, мама, в церкви пели сегодня «Покаяния отверзи ми двери», хочешь, я сейчас для тебя спою?

– Спой.

– Я вот только Петю позову. Одним голосом спеть выйдет не то…

Через минуту они стояли около Матери. Высоким, чистым, каким-то святым голосом Лида запела:

– «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче», – и Петя следовал за нею, исполняя партию мужской части хора.

Пение в пансионе № 11 было как бы сигналом для сбора. В доме все более или менее пели, и, заслышав первые ноты, каждый бросал, что делал, и шел на голос, как влекомый магнитом.

– «Утреннюет бо дух мой», – пела уже и Ирина, появляясь из кухни с полотенцем. И мадам Ми-лица, явившись магически тут же, петь хотя и не пела, но подавала по временам два-три басовых звука, роль барабана в оркестре, и отбивала такт: «Весь осквернен, весь, весь, весь осквернен». И Дима свежим альтом пел кое-где, где знал слова и мелодию.

' – «На спасения стези…» – И слезы стояли у всех в глазах. Голос Лиды летел ввысь и взвивался, как ангел.

– Что это, Аня, как будто что-то знакомое поют? – И профессор быстро направился в столовую. Ангельский голос встретил его словами:

– «…Но надеяся на милость…» – И он спешил на зов: «Но надеяся на милость…»

Анна Петровна сошла вниз тихо и медленно и незаметно прикорнула в углу, где, бывало, сиживал мистер Сун. Миссис Парриш теперь уже определенно избегала принимать участие в подобных собраниях. Мадам Климова была готова бежать вниз, но вспомнила, что она – в папильотках. Она быстро их раскручивала, подкалывая волосы перед зеркалом, но подоспела в столовую только к самому концу.

– Откуда эта ария? – спросила она, не замечая, что ее вопрос вызвал всеобщее изумление.

Надо сказать, что мадам Климова относилась к тому классу сторонников старой России, кто не часто ходит в церковь. Такие люди обычно придут в церковь после начала службы и уйдут до ее конца, успев все же перездороваться со всеми знакомыми и сообщить кой-какие новости. У нее была и общая для этой группы манера креститься, как бы не то смахивая пыль с лица и груди, не то обвеваясь веером. На колени она не опускалась никогда, от этого потом болели ноги. Однако она считала себя сугубо религиозной и вправе поучать других, объясняя значение церкви при случае. Учителя этого типа обычно не знают церковной службы, этим и объясняется ее вопрос, откуда была эта ария.

Не получив ответа, она обернулась к Лиде:

– Жаль, что ты – не моя дочь. Давно бы пела на сцене. Тут в кабаре «У Петрушки» хорошее дают жалованье. Аккомпанемент – гитара гавайская и балалайка.

Вдруг резкий повелительный звонок раздался у входной двери, еще один и опять и опять – все громче и резче.

– Боже, кто это так звонит? – воскликнула Лида.

А звонок, очевидно испортившись от грубого обращения, звонил уже не переставая, и казалось, стены дрожали от его звуков.