Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII

Ты все-таки добрей

Предательства людского:

Твой зуб не так остер,

Тебя не видит взор,

Хоть дуешь ты сурово!

Гей-го-го!… Пой под вечнозеленой листвой!

Дружба часто притворна, любовь сумасбродна[37]

Посреди величественной цепи Пиренеев, замыкающих гористый Иберийский полуостров, в центре их синих снеговых пирамид, их лесов и лугов разверзлось узкое отвесное ущелье — тропинка, пролегающая по пересохшему руслу водопада; она змеится между скалами, пробирается под глыбами слежавшегося снега, вьется по краю гулких пропастей, идет на приступ ближайших гор Урдос и Олорон и, взобрашись, наконец, на их зубчатый хребет, бороздит окутанные облаками вершины — новый край, где имеются свои вершины и бездны, сворачивает вправо, покидает Францию и спускается в Испанию. Никогда еще копыто мула не оставляло следов на извилинах этой тропинки; человек с трудом может пробираться по ней, ему требуется для этого надежная веревочная обувь и палка с трехгранным железным наконечником, который легко вонзается в трещины скал.

Прекрасной летней порой пастух в неизменном коричневом плаще и черный длиннобородый баран проходят здесь во главе отары овец, свисающая шерсть которых волочится по траве. В этих горных местах раздается тогда лишь звон колокольчиков, привязанных к шее животных, и эти разноголосые звуки сливаются в неожиданные аккорды, создают случайные мелодии, на диву путнику и на радость дикому молчаливому пастуху. Но когда наступит долгий сентябрь, белоснежный покров окутывает горы от вершин до самого основания, пощадив лишь эту глубоко ушедшую в землю тропинку, несколько расселин, прорытых потоками, да несколько гранитных скал, причудливые очертания которых выступают там и сям, как остов погребенного под снегом мира.

Тогда-то появляются здесь легкие стада пиренейских серн; запрокинув рогатые головы, они прыгают со скалы на скалу, словно гонимые ветром, и завладевают этой белой пустыней; стаи воронов беспрестанно кружат в ее безднах и естественных колодцах, превращая их в свои мрачные убежища; а бурый медведь вместе с мохнатым семейством, которое играет и катается у его ног, медленно уходит из покинутой берлоги, откуда его выгнал мороз. Но это еще не самые дикие и свирепые гости в этом краю зимой; осмелевший контрабандист решается выстроить деревянную лачугу на самой границе, проведенной природой и политикой; и тут, среди туманов и ветров, между двумя Наваррами заключаются неведомые сделки, происходят тайные обмены.

На этой-то узкой тропинке, на скате горы, обращенном в сторону Франции, месяца два спустя после описанных нами парижских событий, остановились в полночь двое измученных, напуганных путников, бредших из Испании. В горах раздавались ружейные выстрелы.

— Мерзавцы! Ну и гнались же они за нами! — сказал один из них. — Я совсем обессилел! Без вас меня давно бы схватили.

— И непременно схватят, а вместе с вами и эту проклятую бумагу, если вы будете терять время на болтовню; слышите, вот второй выстрел на Орлиной скале Святого Петра; они думают, что мы повернули к Лимасону, но скоро поймут свою ошибку. Спускайтесь. Это, видно, дозорные, они охотятся за контрабандистами, спускайтесь!

— Но как? Я ничего не вижу.

— Спускайтесь, да и только, держитесь за мою руку.

— Помогите мне, сапоги скользят, — проговорил первый путник, цепляясь за выступ скалы, чтобы нащупать почву под ногами.

— Живей, живей! — сказал другой, подталкивая его. — Один из негодяев проходит у нас над головой.

И в самом деле, силуэт человека с длинным ружьем выступил на фоне снега. Путники замерли на месте. Стражник прошел мимо, они продолжали спускаться.

— Они нас схватят! — сказал тот, кто поддерживал приятеля. — Мы окружены. Дайте мне ваш чертов пергамент; я одет, как контрабандист, и найду пристанище у своих собратьев; но вы даже этого не можете сделать из-за своего мундира.

— Вы правы, — ответил его спутник, задержавшись на выступе скалы.

Он повис посреди склона и передал приятелю деревянный футляр.

Раздался выстрел, со свистом пролетела пуля и, вздрагивая, зарылась в снег у их ног.

— Предупреждены! — сказал первый путник. — Спускайтесь вниз; если останетесь живы, ступайте по дороге. Влево от Гава лежит Санта-Мария; вы свернете вправо, потом пересечете Олорон и попадете на дорогу в По, там вы спасены. Ну же, скорее.

С этими словами он толкнул товарища и, даже не соблаговолив взглянуть на него, двинулся дальше, не вверх или вниз, а прямо по склону горы, с ловкостью дикой кошки цепляясь за камни, за ветки и даже за стебли растений; вскоре он очутился на твердой почве перед дощатой хижиной, сквозь щели которой виднелся свет. Путник обошел ее, как обходит овчарню голодный волк, и, прильнув к одной из щелей, увидел нечто такое, после чего решительно толкнул кулаком шаткую дверь, не запертую даже на дрянную щеколду; вся хижина содрогнулась от этого удара; войдя в нее, ой увидел, что она разделена надвое перегородкой. Толстая свеча желтого воска освещала первую комнату; в углу ее, на мокром дощатом иолу, под которым текли ручейки талого снега, сидела девушка, бледная й страшно худая. Ее черные спутанные и запыленные волосы были очень длинный в беспорядке падали на платье из грубой коричневой шерсти; красный капюшон — обычный убор девушек в Пиренеях, покрывал ее голову и плечи; опустив глаза, она пряла на прялке, привязанной к поясу. Появление незнакомца не смутило ее.

— Эй, la moza[38] встань и дай мне напиться; я устал и умираю от жажды.

Девушка ничего не ответила и, не поднимая взора, продолжала прилежно работать.

— Ты что, оглохла? — проговорил вошедший, пихнув ее ногой. — Ступай скажи хозяину — я видел его в соседней комнате, — что к нему пришел друг, но прежде дай напиться. Я здесь переночую.

Она ответила хриплым голосом, не отрываясь от прялки:

— Я пью снег, что тает на скалах, или зеленую пену, всплывающую на поверхность болота; но в награду за хорошую пряжу мне дают родниковой воды. Когда я сплю, холодная ящерица бегает по моему лицу, но если я хорошенько вымою мула, мне бросают охапку сена; сено теплое; сено хорошее и теплое; я укрываю им свои мраморные ноги.

— Что ты там мелешь? — спросил Жак. — Я не о тебе толкую.

Но она продолжала:

— Они заставляют меня держать человека, когда его убивают. Сколько крови было на моих руках! Да простит им бог, если это возможно. Они заставили меня держать его голову и лохань с красной водой! О, небо, и это меня, невесту Христову! Тела убитых бросают в снежную бездну, но грифы находят трупы и устилают гнезда волосами мертвецов. Сейчас ты полон жизни, но я увижу тебя окровавленным, бледным и бездыханным.

Контрабандист пожал плечами, засвистел и толкнул вторую дверь; он увидел за нею человека, которого успел разглядеть в щель лачуги; на нем был синий, сдвинутый на ухо берет басков и широкий плащ; он сидел на вьючном седле, нагнувшись над раскаленной чугунной жаровней, курил сигару и потягивал вино из лежавшего рядом бурдюка. Отблеск горящих углей озарял его жирное желтое лицо и каморку, где вокруг жаровни были разложены вместо стульев седла мулов. Он поднял голову, но не двинулся с места.

— А-а, это ты, Жак! — сказал он. — Пожаловал, наконец! Я сразу узнал тебя, хоть мы и не видались целых четыре года, ты нисколько не изменился, у тебя все та же мерзкая образина, бездельник. Присаживайся, и выпьем по глоточку.

— Да, я опять пришел; но ты-то откуда взялся? Я думал, ты стал судьей, Умэн!

— А я думал, что ты теперь испанский офицер, Жак!

— Да, правда, я и был офицером, а затем пленником; но довольно ловко выпутался из беды и вернулся к прежним занятиям, к свободной профессии, к доброй старой контрабанде.

— Viva, viva, jaleo,[39] — воскликнул Умэн. — Ведь храбрецы вроде нас — мастера на все руки. Но как же… ты, значит, проходил по другой дороге? Я ни разу не встречал тебя с тех пор, как вновь занялся своим ремеслом.

— Да, да, я проходил там, где тебе никогда не пройти, поверь мне! — сказал Жак.

— А какой товар ты переправляешь?

— Невиданный; мои мулы подоспеют завтра.

— Шелковые пояса, сигареты или шерсть?

— Ты узнаешь это в свое время, amigo, — дай-ка мне мехи, пить хочется.