Сентябрь – это навсегда (сборник)

— Горит, — согласился Алексей, — однако горит по всем противопожарным нормам и инструкциям, Елизавета Максимовна.

— Комендант попыталась заглянуть в комнату. Алексей решительно преградил ей путь.

— Извините, Елизавета Максимовна, — сказал он. — Я сжигаю секретные документы.

— В комнате? — пролепетала обескураженная и напуганная словом «секретные» комендант.

— А где же еще? — Алексей, стараясь оставаться серьезным, изобразил на лице удивление. — На улице никак нельзя. Посторонние лица, ветер… Документы могут разлететься…

Елизавета Максимовна поспешила отступить от двери.

— Я все понимаю, Алексей Николаевич! — она перешла на трагический форсированный шепот. — Единственное прошу — будьте аккуратней. На мне ответственность за помещение… Я вас умоляю…

— Елизавета Максимовна! — строго и укоризненно сказал Алексей. — Что за страхи? Я несу полную ответственность.

Он запер дверь и вернулся в комнату. Наташа, прикрыв рот полой куртки, давилась смехом. На глазах ее блестели слезы.

— Лесник завернул на огонек, — серьезно пояснил Алексей, протягивая руки к костру. — Просил потом залить угли…

Он вспомнил другой костер — у реки, когда они, разбив палатку, уже впотьмах начали ужинать. Подступал туман. Прибрежные кусты превратились в сгустки мрака, пропали голоса птиц и реки. Небольшой костер горел плохо, колол глаза нелепым в этот час всеобщего успокоения светом. Алексей тогда сорвал несколько пучков мокрой от росы травы, бросил в костер. Хилые язычки пламени тотчас спрятались, повалил белый дым, смешался с туманом. Еще во тьме белели их лица и руки, которые тянулись то за куском хлеба, то за огурцом, помогали одна другой, обменивались как бы случайными прикосновениями. После каждого глотка коньяку, как после вспышки света, становилось еще темней. Они невольно приглушили голоса, завернули и спрятали еду. Было странно и даже кощунственно жевать во мраке, будить тишину, которая собралась на дне августовской ночи, шуршанием бумаги или лишним движением. Зато руки их смелели с каждой минутой. Им было удивительно хорошо, потому что ночью, под открытым небом ласки естественны, как сама ночь…

Позже объявились звезды. Они с Наташей побежали к реке — раздетые, невесомо скользя в тумане, который бродил по берегу. Вода оказалась парной и чистой. Чуть плеснет случайно рука, забелеет рядом любимое лицо — и дальше, дальше, в полет без берегов и ощущения пространства, в безмолвное парение среди вод и тумана, еще более пьянящее, чем бег в ночи.

Он помнил все.

Как не отпускала их река, как он дурачился и ловил в темной воде губами серебристые льдинки звезд, как слепым котенком тыкалась ему в лицо прохладная после ночного купания маленькая грудь…

Алексей заглянул в глаза гостьи, молча нашел и поцеловал руку Наташки — с маленькими пальцами, которые она по детской привычке складывала лодочкой. Завтра работа. И послезавтра. И еще два дня. А в пятницу они отнесут в загс заявление, и не надо будет больше ездить «сдавать нормы ГТО», хотя кто знает: будут ли они еще когда летать в прибрежном тумане, незаметно переходящем в парную, почти неосязаемую воду. И зори, и вечера в их большом городе так похожи.

— Я обожгла ногу! — вдруг заявила Наташа, которая, не снимая туфель, «грела» ноги возле импровизированного костра.

Она показала на черную, уже прогоревшую бумагу в тазике, и они, не сговариваясь, рассмеялись.

Утром на работе Алексей подписал семь или восемь бумаг — особо не вникая, чтобы не исчезло, не растворилось ощущение праздника, с которым они вчера «вернулись» из сверхдалекого Анучино. Затем запер кабинет и разобрал телефонный аппарат — вот уже несколько месяцев в нем барахлил звонок. Алексей отрегулировал зазор молоточка, проверил контакты и, пожалев, что такое тихое и бездумное занятие кончилось, подключил аппарат к розетке. Телефон тут же зазвонил,

— Послушай, торо, — сказала Наташка. — Что происходит? Я звоню тебе битый час, а у тебя все время занято… Так мы идем в пятницу?

— Спецсвязь, — засмеялся Алексей. — Звонили друзья из Анучино. Просили поддержать… А пятница само собой. Святой день.

— Король Филиппинских островов тоже звонил? — вздохнула Наташка.

— Там президент, — поправил ее Алексей и горестно сказал: — Двадцать семь лет поиска!.. Колоссальный выбор, неограниченные возможности, а в результате я женюсь на малограмотном человеке…

— Ты знаешь, что у меня травма? — перебила его Наташка.

— Что случилось? — Алексей тотчас стал серьезным, даже дыхание затаил.

— Я вчера таки обожглась. На ноге, возле большого пальца, волдырь.

— Брось заливать, — засмеялся облегченно Алексей. — Далось тебе это Анучино. Ты же в туфлях была.

— Я не шучу! — сказала Наташка, и он понял — не шутит.

— Это внушение, — предположил Алексей, подумав. — Точнее — самовнушение. У тебя богатое воображение. Мировая медицина знает аналогичные случаи.

— Плевала я на мировую медицину, — заявила Наташка. — У меня волдырь! И он болит! А ты рассказываешь мне про случаи…

Наташка положила трубку. Он тут же набрал ее номер.

— Я не про случаи, — сказал Алексей и опять засмеялся. — Я теоретическую базу подвожу. Но все-таки? Ты мне только о волдыре хотела сказать?

— Нет, конечно! — Наташка на другом конце провода всхлипнула. — Я люблю тебя, торо!

— Я знаю, — согласился Алексей. — Торо, как правило, чувствительны. Но любовь матадора дорого им обходится.

— Я не могу ждать до пятницы, — сказала Наташка. — Придумай что-нибудь. Ты ведь изобретатель… И быстренько. А то меня уже выгоняют из телефонной будки.

— Ты опять фантазируешь, — Алексей покачал головой, будто Наташка могла его увидеть. — Это я к тебе звоню. И не в будку, а домой. Если ты подождешь до пяти…

— Это невозможно! — Наташка часто задышала в трубку, собираясь, видимо, снова заплакать. — Неужели ты не понимаешь?!

— Ладно, — вздохнул Алексей. — Я попробую что-нибудь предпринять. Проще всего — ускорить бег времени.

Он глянул на часы, сосредоточился.

…Минутная стрелка бешено вращалась, а часовая уже подбиралась к пяти.

Как горько плакала Елена

Странно как! Папа, когда, случается, забудет шлепанцы, идет по гальке медленно, не идет – балансирует, будто циркач на канате, и при этом забавно выворачивает ступни. А вот я бегу к морю и смеюсь. До того горячая галька ноги щекочет – жуть! Папа, кстати, и в воду так заходит. Потому что на дне тоже камни. Их толком не видно, а волна, хитрая, толкается. Папа морщится и бросается на море так, будто хочет его побороть. И обязательно кричит мне, чтобы я постояла на берегу, пока он сплавает… Мы третий год приезжаем в Пицунду, и каждый раз папа ругает эти «проклятые камни» и говорит: «Все! Точка! На следующее лето только в Крым. Чтобы песочек, дикий берег. Никаких волноломов!..» Мы были и в Крыму, но песочка я не видела, а камни там еще больше и острее… Наверное, потому, что папу ранят все на свете камни, мама, разговаривая сегодня утром с тетей Лесей, назвала папу «ранимым».