Сентябрь
Шрифт:
Эди выжала губку для мытья посуды и задумалась.
— А что, если попросить леди Балмерино? Она могла бы отвезти его вместе с Хэмишем.
Вирджиния не стала признаваться Эди, что Эдмунд уже дал ей этот разумный совет и выслушал самый нелестный отзыв о собственной персоне.
— Не знаю. — Она стала обдумывать эту возможность. — Может быть, и попрошу, — мрачно вздохнула она.
— Изабел все понимает. Она сама такое пережила.
— Нет, такого она не переживала. — Эди было ясно: что она ни скажи, Вирджиния все встретит в штыки. — Хэмиш совсем не
— Верно, но я бы на вашем месте все-таки поговорила с Изабел. Зачем так ужасно расстраиваться, надо поискать выход. Если…
— Да, Эди, знаю. Если не можешь помочь беде, надо смириться.
— Верно, надо смириться, — рассудительно повторила Эди, беря чайник и наполняя его водой. — Сейчас лучше всего выпить чаю. Ничто так не успокаивает в тяжелую минуту, как чашка крепкого чая.
Когда Генри вернулся, волоча полную сумку сладостей, он застал Вирджинию и Эди за чаепитием.
— Смотри, мамочка, что я купил! — и он вывалил содержимое на кухонный стол. — Смотри, Эди! Батончики «Марс», «Смарти», молочный «Кэдбери», цукаты, засахаренные апельсины, шоколадные печенья, сливочная помадка, фруктовые рулеты… и еще миссис Ишхак подарила мне леденец на палочке, можно, я сейчас его съем?
Эди оглядела покупки.
— Надеюсь, ты не съешь все сразу? А то у тебя ни одного зуба не останется.
— Нет, мне этого надолго хватит. — Он уже разворачивал леденец.
Гнев Вирджинии слегка поутих. Она обняла Генри и сказала фальшиво жизнерадостным голосом:
— Папа звонил.
— Что сказал? — спросил Генри, облизывая леденец.
— Сказал, что должен лететь в Америку. Сегодня. После обеда у него самолет из Лондона. Поэтому он не сможет отвезти тебя завтра в школу. Но я подумала, что…
Генри перестал лизать леденец. Оживление на его лице погасло, он посмотрел огромными от страха глазами на мать.
Она помолчала, потом снова заговорила:
— …я подумала, что можно позвонить Изабел и попросить ее отвезти тебя вместе с Хэмишем…
Больше она ничего не успела сказать. Известие произвело на мальчика еще более ужасное впечатление, чем она со страхом ожидала: он горько зарыдал, полилась река слез…
— Не хочу, чтобы Изабел везла меня…
— Генри, милый…
Он вырвался из ее рук и бросил леденец на пол.
— Я не поеду с Изабел и с Хэмишем! Хочу, чтобы мой папа или моя мама отвезли меня. Если бы с тобой так поступили?
— Генри, послушай…
— Разве ты согласилась бы ехать с чужими людьми? Это очень жестоко.
— Я тебя отвезу…
— Этот противный Хэмиш задерет нос и не будет со мной разговаривать, потому что я младше его. Это несправедливо!
Захлебываясь рыданиями, он побежал к двери.
— Генри, я сама отвезу тебя…
Но его уже не было в кухне. Шаги простучали по лестнице, потом к его убежищу — спальне. Вирджиния стиснула зубы, закрыла глаза… еще бы уши заткнуть… Вот оно — захлопнулась дверь спальни и наступила мертвая тишина.
Вирджиния открыла глаза и посмотрела на Эди.
Эди тяжело вздохнула.— О, Господи, Боже мой, вот беда-то…
— Да, ничего из нашего плана не вышло.
— Бедный наш маленький птенчик, как он огорчился.
Вирджиния поставила локти на стол и запустила пальцы в волосы. Она чувствовала, что все зашло в тупик, выхода она не видит.
— Именно этого я больше всего боялась. — И она, и Эди знали, что после таких вспышек, хоть они случаются у Генри редко, он часами дуется, ни с кем не хочет разговаривать. — А я-то надеялась, что день пройдет спокойно, весело, ведь сегодня наш последний день вместе. И вот теперь Генри плачет и винит во всем меня, а мне и без того хоть вешайся. Эди, милая, что делать?
— Может быть, мне стоит прийти к вам опять после обеда и постараться развлечь Генри? При мне он ведет себя лучше. Вы уже все уложили? Я могу сложить то, что осталось, займусь разными мелкими делами, а он будет просто дома, с нами, и понемногу успокоится. Ему надо, чтобы все вокруг было спокойно.
— Эди, голубушка, неужели вы правда поможете мне? — Вирджинию переполняли благодарность и любовь.
— С удовольствием. Только мне придется сходить домой и накормить Лотти, но к двум я вернусь.
— А Лотти сама не может пообедать?
— Пообедать-то она, конечно, может, только сожжет кастрюли и сковородки и перевернет все в кухне вверх дном, так что лучше уж я сама ее накормлю.
Вирджиния почувствовала угрызения совести.
— Вы так много трудитесь, Эди. Мне ужасно стыдно, я сегодня сорвалась на вас, простите.
— И очень хорошо, что я оказалась под рукой. — Эди тяжело поднялась. — Теперь мне надо приниматься за дела, а то мы ничего не успеем. А вы пойдите поговорите с Генри, скажите, что он может побыть после обеда со мной и что я очень хочу, чтобы он нарисовал мне красивую картинку.
Как Вирджиния и ожидала, Генри лежал, закутавшись в одеяло и прижимая к себе Му.
— Не сердись на меня, Генри, — попросила она.
Он не ответил, его тело содрогалось от рыданий. Она села на край кровати.
— Конечно, мне не надо было предлагать тебе такую глупость. Но так советовал папа, и я тогда же подумала, до чего это глупо. Зря я вообще сказала тебе такое. Конечно, ты не поедешь с Изабел, ты поедешь со мной. Я отвезу тебя на машине.
Она умолкла. Немного погодя Генри повернулся на спину. Его лицо распухло от слез, но, кажется, он перестал плакать.
— Я не против Хэмиша, — сказал он, — но я хочу ехать с тобой.
— Ты и поедешь со мной. Может быть, мы сделаем наоборот — возьмем с собой Хэмиша. Это будет хорошо, Изабел не придется тратить время.
Генри всхлипнул.
— Ладно.
— А после обеда Эди опять придет к нам. Она сказала, что хочет побыть с тобой и чтобы ты нарисовал ей картинку.
— Ты уже уложила мои фломастеры?
— Нет.
Он откинул одеяло, и она обняла его, прижала к себе, тихонько качая и целуя в макушку. Немного погодя он вылез из-под одеяла, они нашли платок, и он высморкался.