Сэр Найджел(изд.1992)

Вновь он занес булаву и двинулся на кучку беззащитных людей — более слабые духом теснились вокруг тех, кто сохранил мужество, и мешали им. Но тут Найджел растолкал всех и прыгнул вперед с мечом в руке и радостной улыбкой на губах.

Солнце зашло, и длинная багряная полоса над западной частью пролива быстро угасала, сменяясь серыми сумерками. В вышине замерцали первые звезды, но света еще хватало для того, чтобы эту картину можно было рассмотреть во всех подробностях: невдалеке за кормой плавно поднимается и опускается покачиваемая зыбью «Мари-Роз»; усеянная трупами широкая белая палуба французского судна вся в разводах крови; группа людей на корме — одни пытаются выбраться на открытое пространство палубы, другие отталкивают их, чтобы спуститься в лодку.

А между ними и мачтой — две фигуры: вооруженный сверкающий человек в неуязвимой броне, подняв булаву, ждет безмолвно и неподвижно, Найджел с непокрытой головой и счастливым лицом пригибается, устремив бесстрашные глаза на врага, перебегает на быстрых ногах то туда, то сюда, и меч его вспыхивает, как солнечный луч, выискивая хоть какое-то отверстие в металлической скорлупе.

Француз понимал, что ему надо только оттеснить своего противника в угол, а уж там он с ним сразу разделается. Но у него ничего не получалось. Человек без доспехов двигался гораздо легче и стремительнее. Два-три быстрых шага вправо или влево — и медная махина вновь промахивалась. Эйлуорд и Бэддинг бросились было на помощь Найджелу, но он крикнул, чтобы они не вмешивались, столь гневно и властно, что у них опустились руки.

Напрягая зрение, они угрюмо наблюдали за неравным поединком. Внезапно им показалось, что Найджел погиб — отпрыгивая назад, он споткнулся о труп и упал навзничь. Но молниеносно выскользнул из-под опускающейся булавы, вскочил на ноги, и лезвие его меча глубоко впилось в шлем врага. Вновь булава опустилась, и Найджел оказался недостаточно проворен. Она отбила его меч и задела левое плечо. Он пошатнулся, и опять железный шар взвился вверх, чтобы покончить с ним.

Во мгновение ока Найджел сообразил, что увернуться не успеет. Но можно поднырнуть под нее! Он бросил меч, прыгнул к французу и обхватил его поперек живота. Противник передвинул булаву в руке, но сумел задеть льняную голову только рукояткой, а в следующий миг под восхищенные вопли зрителей Найджел могучим рывком оторвал врага от палубы и под оглушительный лязг доспехов опрокинул на спину. Голова у него кружилась, в глазах темнело, но он уже вытащил охотничий нож и вставил острие в щель забрала.

— Сдавайся, благородный сэр! — сказал он.

— Рыбакам и лучникам? Никогда. Я человек благородной крови и ношу герб. Убей меня!

— Я тоже благородной крови и ношу герб. Обещаю тебе пощаду.

— В таком случае, благородный сэр, я сдаюсь тебе. Нож, звякнув, соскользнул на палубу. Подбежавшие моряки и лучники увидели, что Найджел лежит лицом вниз почти без сознания. Они оттащили его в сторону, двумя-тремя ловкими ударами разбили застежки шлема и сняли его. Открылось веснушчатое лицо с острыми чертами и огненно-рыжие волосы. Найджел с трудом приподнялся на локте.

— Ты Рыжий Хорек? — спросил он.

— Так меня называют враги, — с улыбкой ответил француз. — Я рад, любезный сэр, что сдался столь доблестному и благородному человеку.

— Благодарю тебя, любезный сэр, — слабым голосом произнес Найджел. — И я рад, что померился силами со столь достойным противником, и навсегда сохраню в памяти удовольствие, которое доставила мне наша встреча.

Тут он положил кровоточащую голову на медную грудь врага и надолго лишился сознания.

Глава XV Как Рыжий Хорек явился в косфорд

Старинный хронист в «Gestes du Sieur Nigel» [15] скорбит, что вынужден часто прерывать свой рассказ, ибо из тридцати одного года, отданного войне, его герой не менее семи провел в постели, оправляясь либо от ран, либо от одного из тех недугов, причина которых — походные лишения и усталость. Вот и теперь в самом начале боевого пути, накануне славного предприятия именно эта судьба постигла Найджела.

15

«Сказание о деяниях сэра Найджела» (франц.).

Распростертый на ложе под низким потолком почти пустой каморки под парапетом угловой башни замка Кале, выходящей во внутренний двор, он лежал в полубреду, не в силах приподнять голову, когда прямо у него под окошком творились славные дела. С тремя ранами на теле, с головой, пострадавшей от булавы Хорька, он находился между жизнью и смертью: истерзанное тело тянуло его во тьму, молодость и твердая воля не давали угаснуть искре жизни.

Словно сквозь сон он осознавал, что где-то рядом бушует битва. После он смутно вспоминал внезапные растерянные крики, лязг металла, стук захлопнувшихся створок больших ворот, рев множества голосов, гулкие удары, точно пятьдесят дюжих кузнецов гремели молотами о наковальни. А потом удары мало-помалу сменились стонами, пронзительными призывами к святым, размеренным многоголосым ропотом, тяжелой поступью обутых в железо ног.

В какую-то минуту этой жестокой схватки он, преодолев слабость, видимо, все-таки дотащился до узкого окошка, повис на железной решетке и поглядел во двор на разыгравшийся там грозный спектакль. В красном свете пылающих факелов, укрепленных в амбразурах и на крыше, он увидел внизу дикое кружение закованных в латы фигур, отливающих медью, сверкающих железом. Словно бредовое видение, вспоминались ему потом развевающиеся шарфы, повязанные на шлемы, гребни, украшенные драгоценными камнями, пышные плащи и щиты, блещущие гербами, на которых по золотому или серебряному, червленому или черному полю располагались всевозможные геральдические фигуры — кресты, пояса, стропила, перевязи и прочее. Точно букеты ярких цветов, они взлетали и опускались, двигались вперед и назад у подножья его башни, то теряясь в тени, то снова вспыхивая в багровых отблесках факелов. Пылала кроваво-красная башня Чандоса, и он различил высокую фигуру своего господина, исступленно рубившегося в первом ряду, как само воплощение войны. Три черных стропила на золотом поле — это герб благородного Мэнни. А этот могучий боец, уж конечно, сам король Эдуард — ведь только его щит и щит ловкого юноши в черной броне рядом с ним не несли никаких геральдических символов.

— Мэнни! Мэнни! Святой Георгий за Англию! — раздался громовой клич, а в ответ, заглушая грохот и лязг битвы, слышался столь же гордый призыв: — Шарньи, Шарньи! Святой Денис за Францию!

Вот какие смутные видения еще жили в памяти Найджела, когда наконец туман в его голове рассеялся и он впервые явно понял, что лежит на низкой кровати в угловой башне и пальцем не может пошевелить от слабости. Возле него Эйлуорд раздирал грубыми пальцами стебли лаванды и разбрасывал их по полу и по постели. К стене в ногах кровати был прислонен длинный лук. На нем висела железная каска. А их владелец в одной рубахе обмахивал своего господина, отгоняя мух, и сыпал на него душистую траву.

— Клянусь рукоятью! — завопил он, сверкая всеми зубами в радостной улыбке. — Благодарение Пречистой и сонму святых, ты пришел в себя! Скончайся ты, я бы не посмел вернуться в Тилфорд. Три недели пролежал ты тут, лепеча, как несмышленый младенец, но теперь по твоим глазам видно, что ты снова в себе!

— Я и правда получил малую рану, — еле слышно произнес Найджел, — но стыд и горе мне, что я валяюсь тут, если для моих рук есть дело. Куда же ты, лучник?

— Оповестить доброго сэра Чандоса, что тебе полегчало.

— Нет, останься пока со мной, Эйлуорд. Я как будто помню все, что случилось. Какие-то корабли, верно? И я встретился с очень достойным человеком, и мы обменялись ударами? И он мне сдался, так?

— Да, благородный сэр.

— А где он?

— Тут, в замке. Внизу.

По бледному лицу Найджела скользнула улыбка.

— Я знаю, как распоряжусь им, — прошептал он.

— Лежи смирно, благородный сэр, — с тревогой перебил его Эйлуорд. — Утром тебя смотрел сам лекарь короля и сказал, что ты сразу умрешь, если сорвешь с головы повязку.