Серафим и его братва

— Ну если ты не помнишь того, что случилось вчера, кто тебя напрягает помнить первое мая прошлого года?

— А вчера что-то случилось?

— Да всякая ерунда… То ли дело первое мая прошлого года: грандиозный конкурс красоты, самые конкретные телки края, сногсшибательное шоу! Жаль, что ты ни фига не помнишь.

— А ты расскажи — я послушаю.

— Ну, короче, Лысый и городская администрация ежегодно первого мая устраивают праздник всех тунеядцев и новых русских, чтоб пролетариату жизнь медом не казалась… Я тогда второй год пахал на Лысого. Только замочили, значит, Контрабаса…

— Кто это?

— Так, чмо одно, ты его не помнишь… Звонит Лысый: то да сё, цивильная работа, ажур полнейший, не хочешь — меня спрашивает — оттянуться? — в проекте конкурс красоты. У тебя кайфовая coca — говорит — есть? Ну я говорю: нет. А он: заваливай, Серафим, будет из чего выбрать, я тут каких-то телок надыбал, пусть тряхнут ягодицами, подгребай, посмотрим. В одежде — говорит — хрен чё разберешь, разоблачим — увидим. У Лысого в то время тоже бабы не было: на кого попало у него не встает — обязательно ему, падла, красивую подавай, вот он и заряжает конкурс за конкурсом…

— А кто такой Лысый?

— Маша, дослушать хочешь?

— Да.

— Тогда помолчи… И манера у него такая ещё: присмотреться, какая бикса всем катит, потом — цап её к себе в постель, и все завидуют. Вот ненавижу такое отношение к чувихам. Он меня для того и позвал, чтобы я, короче, за него глаз положил, а он потом сцапал. Прикинь? У меня-то глаз-алмаз: если уж я хочу телку — телка реальная, по кайфу. Себе он так не доверял, как мне. С теми, кого я снимаю, и в постель, и на банкет — нигде не впадлу затусоваться. Ну я и пошёл. А что было делать? Я ишачил на Лысого, выполнял всё, что требовал этот фуфел… Пришёл, короче, а там, на арене, фейерверк, оркестр, сто тысяч пар глаз… И все на подиум глядят: как голые чувихи жопами трясут. Красиво, обпердеться можно! А Лысый мне, падла: «Секи, Серафим, секи, кто там самая чёткая чувиха! Глаз-алмаз, губа не дура! Опосля мне доложишь. Смотри не лажанись!» Ну я и просёк: самой четкой чувихой была ты, Маша Типовашеева.

— Я? — приятно удивилась Маша.

— Ты, ты. Мою оглоблю, помню, так свело, что только под утро удалось загасить. А Лысый прикалывается: секите, чё у Серафима в штанах, ге-ге-ге, чё там у него торчит?! Сразу понял, гнида, на кого у меня стоит, даже не спрашивал. «Обломись, — говорит, — Серафим, не по росточку тебе тёлочка». Другими словами: пока папа трахается, собака должна сосать дырку от бублика — вот что он хотел сказать. Такая меня обида, блин, взяла! Но Лысый есть Лысый, ему законов не писали: он за этот конкурс платил, он и увез тебя с собой.

— Меня?

— Тебя, — вздохнул Серафим.

— Когда?

— Первого мая прошлого года.

— Классно, — улыбнулась Маша.

— Кому как. Вот пусть теперь дрочит сам себя. Его время кончилось. Пришло мое время!

Серафим стукнул радиотелефоном по тумбочке и попытался вновь связаться с Лысым. На сей раз удачно. Ответил Лысый:

— Бляха у аппарата.

— Говно ты подарочное, а не Бляха, — засмеялся Серафим.

— Сам говно! — заорал Лысый.

— Ну привет.

— Ты где?

— На седьмом небе. Спасибо, что интересуешься. Давно мне не было так кайфово. И все благодаря тебе. Хотя, признаться, кроме вони, я ни фига от тебя не ждал.

— Угандошу фраера!

— У тебя хреновое настроение? Может, я в другой раз перезвоню?.. А, Лысый? Что завял?

— Она с тобой? — неожиданно тихо и трагично произнес Лысый.

— Давай без патетики, а то я зареву. Да, она у меня.

— Что ты с ней делаешь?

— То же самое, что ты. Ничего особенного. Чих-пых, чих-пых.

— Ты ведь не любишь ее, сука.

— Я бы не сказал. По-моему, все довольны. — Серафим повернулся к Маше: — Маша, тебе хорошо?

— Да, Серафим.

— Скажи это в трубочку.

— Да, Серафим, — повторила она в телефон.

— Маша!!! — взревел Лысый.

— Хорошего понемножку. — Труба вернулась к Серафиму.

— Ебарь недоделанный!!! — метался бедняга на другом конце провода.

— Нет, Лысый, ты что-то не понял: я-то как раз доделал, сам слышал, как всем хорошо. Не психуй. Ты даже не поздоровался — сразу в бутылку.

— Что? Здороваться? С тобой? Может, тебе ещё и пососать?

— Ну зачем же такие крайности? То разменять, то пососать…

— Не заказывал я тебя менять, веник недоделаный! Кто тебе лапшу на уши повесил?

— А кто подослал отморозков на мою хату?

— Не я, вот те крест!

— Засунь свой крест… подальше.

— Хувалов, — вдруг сознался Лысый. — Это он.

— Да ну?

— Хувалов, — повторил Лысый. — Я тут ни при чём.

— Как это ни при чем?!

— Вот так.

— Ты что, не мог его тормознуть?

— Как я мог тормознуть Хувалова, если ты загасил четырёх его людей? Теперь он не остановится, пока не увидит тебя в гробу.

— В гробу-то меня много кто хотел бы видеть. Но я чего-то не могу расчухать… Я загасил четырёх людей Хувалова?

— А то нет.

— Погоди-ка, погоди… Ты мне выкатил за их дунделя четверть лимона?

— Ну, — согласился Лысый.

— Насколько я еще врубаюсь в бизнес, Хувалову надо бы тебя страшать. Что он на меня-то катит? Платил-то ты.

— Платил-то я, — неохотно подтвердил Лысый. — Но видишь ли, ты просек не весь бизнес.

— Да что ты?

— У меня с Хуваловым тоже бизнес.

— Я знаю. Ну и что?

— Видишь ли, если Хувалов пронюхает, кто оплатил заказ на четырех его людей…

— Ах вот так?! Ха-ха-ха-ха! «Если Хувалов»? Ха-ха! Очень трогательно, Лысый, ты, правда, дерьмо подарочное…

— Какое есть.

— Ну и что будет, если он пронюхает?

— У меня могут накрыться два завода. Ты влез в очень крутой бизнес, Серафим, — с пафосом изрёк Лысый. — У тебя очень крутые проблемы.

— Да мне до балды твои заводы! Пока я вижу одну очень крутую проблему, Лысый: твою личную, больше ничего.

— Твои проблемы.

— Нет, это твои проблемы.

— Нет, твои.

— Ты на мне стрелки свел, а я что? Мои проблемы? Я буду, по-твоему, кучерявиться и обтекать? Отсоси! Знаешь, что ты сейчас сделаешь? Звони Хувалову, падла, и колись, кто выкатил бабки за смерть четырех его человек!

— Не позвоню, — упрямо ответил Лысый. — Это бизнес… Нет, я не могу. Не хочу.

— Слышь, фуфел, Машу хочешь?

— Хочу.

— Тогда колись.

Лысый задумался:

— Нет, Серафим, не доставай, я не позвоню.