Серафима
Шрифт:
– Как фамилия, как звать? Запиши, Негода, Васильева Людмила, оформишь ее в бухгалтерию.
– Еще нужен учетчик-заправщик в тракторную бригаду, – он остановился перед Симой. – Как звать-то?
– Серафима. Только я никогда…
– А детей у тебя сколько, Серафима? Пятеро? И как ты их кормить собираешься? Грамотная? Писать-считать умеешь? Пойдешь в учетчики-заправщики. Работа трудная, ответственная, зато и трудодни у тебя будут – по два с весны до осени и по одному зимой. Как раз детей и накормишь. Запиши, Негода.
Внимательно осмотрел Иосифа Михайловича.
– Лет сколько?
– Шестьдесят пять.
– О! То, что нужно! Есть тут у нас хозяйственная бригада, по разным
Очень быстро Попов разобрался с остальными. Кого – в школу, кого – в детский сад.
– Ну вот. Негода вашим поселением займется, мы вчера позанимались тут, уплотнили кое-кого. Значит, так. Школа у нас начальная, четыре класса, кто постарше, будет учиться в Осокаровке, там интернат, и жилье, и питание. Хлеба будете получать по пятьсот граммов на работающего, триста – на иждивенца. Малых детей устроим в ясли или детсад. Что еще? Да, выдай им, Негода, по листку бумаги, пусть напишут заявление в колхоз. В воскресенье – собрание, будем принимать. Все, мне недосуг, я, Негода, в поле. Будут звонить из района, скажешь, сев озимых через неделю закончим.
4
Война – противоестественное и бессмысленное безвременье человечества. Для человека естественно любить и быть любимым, строить дом, рожать и растить детей, радоваться и скорбеть. Для человека естественно создавать плоды земные и духовные и делиться ими с другими. Для человека неестественно убийство и разрушение. Тысячелетиями тяжким умственным трудом человечество строило здание Цивилизации, по каплям выдавливая из себя первобытные звериные инстинкты, провозглашая Законы, выделяющие Человека из Природы:
Не убий!
Не укради!
Не возжелай чужого!
Не прелюбодействуй!
Не создавай себе кумира!
Что же происходит с людьми, почему эпидемия безумия охватывает миллионы и миллионы людей при слове война и миллионы бросаются разрушать тяжко построенное здание? Убийство человека становится подвигом. Захват чужого и грабеж становятся доблестью. Насилие становится нормой жизни. И люди создают себе зловещих, кровавых кумиров.
В годы войны исчезают простые плоды цивилизации.
Спички.
Мыло.
Соль.
Человек отброшен в первобытье и заново учится добывать огонь, освещать жилище и соблюдать начала гигиены.
Как произвести огонь без спичек? Для этого древний человек изобрел кремень и кресало. Кресало – плоский кусок железа (очень хорошо подходит зуб от колхозной косилки) – высекает из твердого белого камешка – кремня – снопик желтых искр. Для трута годится клочок ваты, вытащенный из полы стеганой телогрейки. От попавшей искры вата занимается вонючим черным дымком, и теперь его нужно раздуть до красноты. Чтобы превратить ядовитый дым в пламя, делается самокрутка из газеты и мелко нарубленной соломы. Самокрутка сипит, дымит сизым дымком, от которого першит в горле и слезятся глаза. И только после последней отчаянной затяжки вспыхивает язычком пламени. Теперь робкий огонек нужно бережно лелеять, кормить полосками газеты, соломенными стебельками, мелкими веточками, защищая от ветра и собственного
кашля. Но еще долог путь слабого костерка до волны согревающего тепла.В казахской степи кусок дерева – недоступное богатство. Растопка для печки – курай – перекати-поле, гонимое осенним ветром по степи. Незаметный и скромный, проводит он все лето, цепляясь корешками за скудную почву, и дожидается осеннего дня. Этот день приходит, и, подчиняясь зову предков, срывается курай в безумный и отчаянный побег. Сколько хватает глаз, катятся по степи сухие стеблистые шары, перегоняя друг друга, чтобы разбросать свои семена, дать в степи новую жизнь будущей весной. В этот день все мальчишеское население выходит на ловлю курая. Сухие шары ловят, нанизывают на веревку, уминают, собирают в сарай.
А основное топливо – коровий кизяк, бережно собранный и тщательно высушенный. Кизяк долго сопротивляется, выгоняет снопы серо-желтого дыма и, наконец, накаляется красным свечением. Теперь печку нужно загрузить углем. Кусковатый, горячий уголь из карагандинских шахт нужен Родине, и до степного поселка доходит только угольная пыль. Чтобы превратить ее в топливо, пыль замачивают в ведре и руками, женскими руками, лепят черные колобки. Колобки шипят в печке, плюются и неохотно загораются. Теперь, наскоро ополоснув руки, можно бежать на работу. Поздно вечером после работы удается попросить у соседей уголек на розжиг, а утром все начинается сначала – кресало, вата, самокрутка, курай, кизяк, угольные колобки, бегом на работу.
Мыло в военные годы заменяется щелоком. Степная вода из колодца очень жесткая, превращает волосы в колтун, не расчесать, и ее смягчают золой из печки. Остывшую золу в ведре заливают водой, размешивают, снимают поднявшуюся серую пену. Теперь щелок нужно аккуратно слить, дать ему отстояться. Все делают женские руки. Жилистые, черные от въевшейся грязи, с обломанными ногтями, шелушащиеся, покрытые цыпками, обмороженные и пораненные, пахнущие навозом и соляркой, безмерно уставшие женские руки. Женские руки, спасшие страну.
Науку выживания, всю, с начала до конца, предстояло пройти Серафиме, хрупкой женщине из Москвы.
Семью, пятеро детей, двое стариков, всего – восемь, поселили в отдельной хате. Хлипкая, низенькая дверь (нужно будет обить чем-нибудь для тепла), Иосифу Михайловичу пришлось согнуться в пояс, три глиняные ступеньки вниз, на пыльный глиняный пол, два с половиной метра до противоположной стены с маленьким слепым окошком, видно только ноги проходящих, четыре метра в длину. Справа от входа – печка с лежанкой, широкой, длинной, до самой стены. На этой благословенной лежанке вповалку, тесно на войлочной подстилке поместилась вся детвора. Для взрослых – топчаны – по три занозистых доски на саманных подставках. Они составляли всю мебель хаты – заменяли и столы, и стулья, и кровати.
На пропитание Попов выделил полмешка несеяной муки и бутыль масла, остро пахнувшего семечками. Кроме того, в поселковой пекарне по записи отпускается хлеб по норме. Поселковский хлеб – лучший в округе. Там, в пекарне, царствует Сабанов – пожилой осетин, кудесник хлеба. Если сабановскую буханку, пышную, одетую в венчик кружевной хрустящей корочки, еще горячую, нарезать ломтиками и сдобрить ломтик несколькими каплями желтого пахучего масла, то нет в мире ничего вкуснее.
Семьдесят лет прошло с тех пор, но я до сих пор ощущаю нёбом этот божественный вкус, мои ноздри ловят этот запах.