Серая Дружина. Сердце Крона

Пять дней? Такое ощущение, что все было то ли в прошлом квартале, то ли в прошлом году.

– Душа и магические силы вашего друга разорваны между ним и его Глэрионом, - Тано говорил шепотом, очень печально, - это его давнее проклятие: он никогда не может расстаться с клинком. Я заметил сразу же, как познакомился с вами. Наше сходство…

Но с кем или с чем он разделил свою силу – Тано не сказал, а мне показалось неудобным спрашивать.

– Мы думаем, что ко всему этому причастна Атея. Кажется, она может менять обличия…

– Она не только меняет облики, - спокойно заметил бог смерти, - от рождения ей был дан дар более страшный: она читает в сердцах смертных и богов и угадывает их сокровенные помыслы. Затуманивает глаза даже вещим…

Кажется, я поняла, как ей удалось заполучить в свою коллекцию Зевея. Достаточно было создать смазливое личико да пальцем поманить. Может, про оракула он потом выдумал, чтобы спастись от праведного гнева супруги.

– А ты?

– А я как все, - печально откликнулся Тано, - не устоял перед ней, и дар предвидения оказался бесполезен.

Горькие складки легли у рта «готичного юноши», и он разом показался мне древним стариком. Тано заговорил тихо, болезненным, прерывающимся голосом, и, пока он говорил, его глаза не отрывались от текущей внизу реки.

– Время, должно быть, бесконечно. И я был рожден на заре времен, вместе с первым существом, что получило смертную жизнь… И я не считал тысячелетий, которые хожу по земле. Это было моей сущностью – каждый день, год от года, век от века… зная, что будешь таким всегда.

Он замолчал, и я не выдержала, задала тот вопрос, который обязана была задать.

– Как это?

И он ответил одним словом:

– Больно…

И потом мы сидели рядом и смотрели на воду еще долго, и я точно знала, что никогда не решусь нарушить это молчание. Но Тано в конце концов заговорил, только голос его теперь стал безжизненным и холодным, как те, которых когда-то касался его меч:

– И долгие годы я мечтал, чтобы кто-нибудь, чтобы появился хоть кто-нибудь – и мне не пришлось бы идти по моей стезе в одиночестве. Кто-нибудь, кто понял бы меня… и пошел бы рядом, но меня сторонились даже бессмертные, которым не грозил мой клинок. Я не удивлялся этому, я понимал, я такой… Обреченный разлучать любящих, кто сможет вынести со мной мой жребий? Но разве я мог запретить себе мечтать? И тут появилась она. Лесная нимфа, что не расставалась со своею свирелью, – она не испугалась, увидев меня, она пошла мне навстречу. Говорила, что ощущает душой горечь моих бесконечных скитаний. Говорила, что готова разделить со мною холод Эйда, если нужно.

Он еще помолчал, потом добавил без тени злости, а только с обычной лирической грустью:

– Она говорила так, что мне до сих пор трудно поверить в то, что она сделала это… - а потом уже почти весело: - Я не жалуюсь. Я даже доволен, но иногда я вспоминаю, что может случиться, если она и далее будет…

Мне очень хотелось уйти и не слышать следующей фразы, которую я предугадала не хуже здешних вещих богов, но Тано не дал мне даже подняться:

– Иногда я думаю: лучше бы она меня убила. Я поверил ей…

Я положила ему руку на плечо, понадеявшись при этом, что он не относится, наподобие Веслава, с отвращением к простому жесту утешения или к слову благодарности. Он не отстранился, и, хотя глаза остались печальными, складка у губ разгладились, передо мной опять был юноша.

– Вы не только отважны, - сказал он тихо и без намека пафоса в голосе.
– Сострадать тому, кто отнял столько человеческих жизней, исторг столько душ, а ведь мне приходилось пить жертвенную кровь и у могил младенцев…

– Но ведь это не ты решал, умирать им или нет. Это эти ваши… как их… мойры.

– Быть орудием и не иметь возможности что-либо изменить – хуже стократ, - бог смерти грустно пожал плечами. – Счастливы те, кто может бороться против своей сущности – ты можешь передать это остальным, кто знает, о чем я, – тот поймет. Наверное, ты хочешь спросить у меня, куда теперь лежит ваш путь? Должно быть, к вратам моего дома.

– И ты нас проводишь? – я поднялась на ноги, понимая, что разговор закончен, и только слегка удивляясь такому гостеприимству Танатоса. Дальше удивление пошло по возрастающей – когда Тано покачал головой.

– Пока нет. Не знаю, смогу ли я выступить против нее…

И это мне показалось непонятным, но переспрашивать я не стала. Кажется, этот мир нарвался на крупный парадокс: бог смерти здесь мало того что лирик, но обладает еще на диво нерешительным характером.

Я сделала пару шагов в направлении нашего лагеря, но Тано не шелохнулся. Он обладал какой-то магической способностью провоцировать меня на вопросы.

– Ты ведь потом придешь? Попрощаться?

– Зачем?

– А ты думаешь, это ни к чему?

– Я думаю – это ни к чему. Я думаю, мы все равно еще свидимся.

После этого я сочла за лучшее оставить Тано наедине с его мыслями. Только на полпути к лагерю до меня дошло, что его «еще свидимся» можно понимать двояко, и как раз это не успокаивает. Разумеется, тут моя мысль плавно переползла на зловещую сущность нашего знакомого, и вот тут я сообразила, что обозначал его совет.

– Новости плохие? – осведомилась Виола, едва я появилась на поляне.

– Нет, конечно, разве можно принести плохие новости от такого приятного собеседника? – тут же вмешался Эдмус. Веслав же проявил чуть больше заботы о моем душевном здоровье: перед тем как задать вопрос, накапал в мерный стаканчик успокоительного.

– Он тебя что – послал в финале? – осведомился он, подавая стаканчик.

– Не суди по себе, темный, - нахмурился Йехар. – Несмотря на суть Тано, он как минимум гораздо воспитаннее, чем…

Но я ему договорить не дала: опрокинула в себя успокоительное, вернула Веславу стаканчик и сообщила:

– Послал. И не только меня – нас всех, - и поспешно добавила, глядя в округлившиеся глаза Йехара: - Похоже, в Эйд идти все-таки придется.

Глава 12. Засады, горгоны и загробные врата

Если спросить, из чего составлялось мое впечатление об этой миссии, я отвечу, что в основном из трех факторов.

Первый – Нефос, он подворачивался нам с такой частотой, что хотелось пойти и напинать мойрам, которые наверняка перепутали наши нити судеб, а мы теперь с этим пегасом развязаться не можем.

Второй – сандалии Герема, которые не уставали нас радовать разнообразием своих закидонов.

Третий фактор – наша триаморфиня, основная сущность которой почему-то никак не желала оставаться с нами надолго. Во всяком случае, переместившись, мы по восклицанию «Ай, Эдмус, ты лежишь на моем рюкзачке!» с грустью опознали Бо. Спирит, убравшись с того самого неизменного рюкзачка, незамедлительно предложил блондинку с этой минуты считать основной сущностью.