Серая Женщина

Я с надеждой спросила, не удалось ли ей все-таки принести мне драгоценную весточку. Аманда ответила, что не осмелилась нарушить приказ хозяина, поскольку предстояло и впредь жить среди тех же слуг. Не далее как месяц назад Жак убил Валентина за неосторожную шутку. Не обратила ли я внимания на то, что Валентин – красивый молодой человек, который всегда приносил мне дрова, – больше не появляется? Бедняга лежит в сырой земле. В деревне говорят, что он покончил с собой, однако в замке знают правду. О, бояться не стоит! Жак исчез неизвестно куда. Но с такими людьми опасно возражать и стоять на своем. Месье уже завтра должен вернуться, так что ждать осталось недолго.

Ждать целый день! Я чувствовала, что без письма из дому до следующего дня просто не доживу. Вдруг там написано, что отец болен, при смерти, что призывает дочь со смертного одра! Иными словами, меня одолевали бесконечные страхи и предчувствия. Напрасно Аманда уверяла, что могла ошибиться, неправильно прочитать, что лишь мельком взглянула на адрес. Кофе остыл, пирог показался невкусным. Я думала лишь о том, как бы добыть письмо и поскорее прочитать новости из дому. Аманда сохраняла нерушимое спокойствие: сначала уговаривала, потом убеждала, ругала, но вот, наконец, сдалась и пообещала, что если я хорошо поужинаю, то подумает, как можно ночью, когда слуги улягутся и все в замке стихнет, пробраться в комнату господина и стащить письмо. Мы договорились отправиться туда вместе. Никакого вреда это принести не могло, и все же мы обе опасались нарушить приказ хозяина и не осмеливались совершить экспедицию открыто, на глазах у всех.

Вскоре подали ужин: жареных куропаток, хлеб, фрукты и сливки. До чего же хорошо я помню эту трапезу! Мы спрятали нетронутый пирог в буфет, а холодный кофе вылили за окно, чтобы слуги не обиделись на мои капризы. Я с таким нетерпением ждала, когда наконец все лягут спать, что даже сказала лакею, чтобы не ждал, пока я закончу ужин, а шел к себе. Однако осторожная Аманда еще долго удерживала меня на месте даже после того, как дом затих, и только ближе к полуночи неслышными шагами, прикрывая свечу ладонью, мы направились по коридорам в гостиную мужа, чтобы выкрасть мое собственное письмо, если оно действительно лежало на столе, в чем Аманда чем дальше, тем больше сомневалась.

Чтобы был понятен смысл истории, необходимо попытаться объяснить план замка. Когда-то он представлял собой мощное укрепление на вершине скалы, возвышавшейся с одной стороны горы, но впоследствии к старому центру, очень похожему на замки над Рейном, были пристроены новые помещения. Эти здания размещались таким образом, чтобы контролировать обширное пространство вокруг, а потому находились на самом крутом склоне скалы, откуда открывался вид на великую долину Франции. В плане замок, должно быть, представлял собой три стороны прямоугольника. Мои апартаменты располагались в узкой части и обладали обширной перспективой. Старинный фасад тянулся параллельно дороге, проходившей далеко внизу, и в расположенных здесь помещениях я ни разу не была. Длинное крыло (если считать центром новое здание, где располагались мои апартаменты) состояло из множества темных мрачных комнат, поскольку склон горы не пропускал солнце, а в нескольких ярдах от окон росли высокие сосны. И все же с этой стороны, на выступающем каменистом плато, я смогла устроить небольшой палисадник, о котором уже писала (муж тоже в свободное время очень любил заниматься цветами).

Моя спальня занимала угол нового здания возле самой горы, поэтому с одной стороны комнаты я спокойно могла спуститься в сад с подоконника, в то время как находящиеся под прямым углом окна выходили на склон глубиной не меньше сотни футов. Пройдя по этому крылу еще дальше, можно было попасть в старое здание. Две эти части древнего замка когда-то соединялись покоями, которые супруг перестроил. Именно эти комнаты и принадлежали лично месье де ла Турелю. Его спальня соединялась с моей спальней, а гардеробная располагалась дальше. Больше я почти ничего не знала, так как и слуги, и сам супруг неизменно и решительно, под любым предлогом, пресекали мои попытки в одиночестве прогуляться по замку, хозяйкой которого я неожиданно оказалась. Месье де ла Турель вообще не позволял мне отлучаться одной, будь то в экипаже или пешком, объясняя, что время неспокойное, а дороги небезопасны. Больше того, я нередко думала, что садик, единственный выход в который вел через его покои, возник, чтобы позволить мне гулять и ухаживать за растениями под его присмотром.

Но вернемся к роковой ночи. Я знала, что личная гостиная супруга соседствует с гардеробной, которая открывается в его спальню, соседствующую с моей спальней – угловой комнатой, но все эти помещения имели и вторые двери, ведущие в длинную галерею, освещенную окнами, выходившими во внутренний двор. Не помню, чтобы мы обсуждали маршрут: просто прошли через мою спальню в гардеробную мужа и дальше, в его покои. Странно, но дверь в его гостиную оказалась запертой, поэтому не оставалось ничего иного, как только пройти по галерее ко второй, внешней двери. Помню, что впервые заметила в этих комнатах кое-какие детали: в воздухе стоял сладкий запах, серебряные бутылочки с духами на туалетном столе, сложные устройства для принятия ванны и облачения – еще более роскошные, чем те, которые супруг предоставил мне, – но сами комнаты показались мне не столь уютными, как мои. Дело в том, что новое здание заканчивалось входом в гардеробную господина. Здесь же, в старой части, оконные проемы имели в толщину восемь-девять футов, и даже перегородки между комнатами выглядели не тоньше трех футов. Все окна и двери к тому же прикрывались тяжелыми толстыми портьерами, так что, скорее всего, ни из одной комнаты было невозможно услышать, что происходит в соседнем помещении. Мы с Амандой вернулись в мою спальню и вышли в галерею. Из страха, чтобы кто-нибудь из слуг в противоположном крыле не заметил нас в той части замка, которой пользовался исключительно мой муж, пришлось притенить свечу. Почему-то мне всегда казалось, что все в доме, кроме Аманды, шпионят за мной и что каждый мой шаг происходит в паутине постоянного наблюдения и молчаливого осуждения.

В верхней комнате горел свет. Мы остановились, и Аманда захотела вернуться, но я решительно отказалась. Что плохого в том, чтобы поискать в кабинете мужа нераспечатанное письмо от моего отца? Обычно трусиха, сейчас я винила Аманду в необоснованной осторожности, но правда заключалась в том, что она обладала куда более серьезными подозрениями о нравах ужасного замка, чем я могла догадываться. Итак, я заставила ее продолжить путь. Мы подошли к двери. Она хоть и оказалась запертой, но в замке торчал ключ. Повернув его со всей возможной аккуратностью, мы вошли. На столе лежали письма: белые прямоугольники отчетливо предстали перед моими глазами, жаждавшими слов любви из милого, мирного, далекого дома, но едва я приблизилась, чтобы найти свое письмо, свеча в руках Аманды погасла от внезапного сквозняка, и наступила полная темнота. Горничная предложила аккуратно – насколько позволяла тьма – собрать послания, отнести в мою комнату, разобрать и все, кроме одного, адресованного мне, вернуть на место. Однако я уговорила ее пойти одной, высечь трутом и кресалом новое пламя и вернуться с горящей свечой. Добрая компаньонка ушла, а я осталась одна в комнате, где могла лишь смутно определить размеры и основную мебель: в середине большой стол со свисающей скатертью, возле стен секретер и другие тяжелые предметы. Все это я различала, положив ладонь на стол, где лежало несколько писем, лицом к окну, из-за росших поблизости высоких сосен и из-за слабого света заходившей луны казавшемуся едва заметным прямоугольником чуть светлее черной комнаты. Не могу сказать, что успела запомнить, прежде чем свеча погасла. Не знаю, что увидела, когда глаза привыкли к темноте, но даже сейчас во сне является эта жуткая темная комната. Примерно спустя минуту после ухода Аманды я заметила перед окном новые тени и услышала какие-то шорохи: похоже кто-то пытался поднять окно.

В смертельном ужасе перед теми, кто пробирался в дом в такой час и таким способом, что сомнений в их намерениях не оставалось, я бы, конечно, спаслась бегством при первом же звуке, если бы не боялась привлечь к себе внимание тех, кто там, за окном. Подумала было спрятаться между запертой дверью в гардеробную мужа и скрывавшей ее портьерой, но отказалась от этой мысли, понимая, что не доберусь до убежища бесшумно, поэтому я просто опустилась на пол и заползла под стол, накрытый большой скатертью с тяжелой бахромой. Не окончательно справившись со страхом, я попыталась убедить себя, что оказалась в относительной безопасности, и, чтобы не утратить чувств и забыть об угрозе, решила сама себе причинить острую боль. Ты часто спрашивала о пятне на руке. Да, это я сама себя укусила, чтобы немного притупить ужас. Едва я успела спрятаться, как окно поднялось, несколько ног переступили через подоконник, люди вошли в комнату и остановились так близко от стола, что я смогла бы дотронуться до их сапог. Все они тихо посмеивались и разговаривали шепотом. Голова у меня кружилась, так что разобрать слова было трудно, но среди других голосов я ясно услышала голос и смех мужа – негромкий, шипящий, презрительный. Носком сапога он пнул что-то тяжелое, лежавшее на полу так близко от меня, что я ощутила прикосновение. Не знаю, зачем и как, но странное чувство заставило меня слегка вытянуть руку и в темноте дотронуться до того, что лежало рядом. Ладонь моя попала на сжатую, ледяную ладонь трупа!

Удивительно, но жуткое ощущение мгновенно вернуло ясность мысли. До этой секунды я почти не помнила об Аманде, а сейчас начала лихорадочно соображать, как бы ее предупредить, чтобы она не возвращалась. Точнее говоря, пыталась что-то придумать, так как все мои планы с самого начала выглядели нереальными. Оставалось надеяться, что Аманда сама услышит голоса тех, кто теперь пытался зажечь свечу и сыпал проклятиями, в темноте то и дело что-то роняя. Из коридора донеслись приближающиеся шаги, и из своего укрытия я увидела под дверью полоску света. Возле двери шаги замерли. Люди в комнате – тогда мне показалось, что их двое, потом – трое, застыли в неподвижности и, подобно мне, затаили дыхание. Затем Аманда медленно открыла дверь, чтобы свеча снова не погасла. Тишина длилась мгновение, а потом муж подошел к двери (на ногах у него были сапоги для верховой езды, которые я хорошо знала) и проговорил:

– Аманда, можно поинтересоваться, что привело вас в мою личную комнату?

Он остановился между компаньонкой и мертвецом, от которого я в страхе и отвращении судорожно отодвинулась – так близко он лежал. Не знаю, видела она труп или нет: не могла ее предупредить, не могла подать знак, что следует сказать (да я и сама не знала, что тут можно сказать).

Когда Аманда наконец заговорила, голос ее был совсем не таким, как обычно, а очень тихим и хриплым, но она не стала ничего придумывать, а спокойно и уверенно ответила правду: что явилась за письмом для госпожи, которое, насколько стало известно, пришло из Германии. Благородная храбрая Аманда! Ни слова обо мне. Месье де ла Турель ответил грубым ругательством и грязной угрозой, заявил, что не потерпит вторжений на свою территорию; что мадам получит свои письма, если таковые поступят, когда он сочтет нужным их отдать, если вообще сочтет нужным. Что касается Аманды, то предупреждение оказалось для нее первым и последним. Забрав свечу, господин выпроводил ее из комнаты, в то время как сообщники загородили труп. Послышался скрежет ключа в замочной скважине: если прежде и существовала хоть какая-то возможность спасения, то теперь она исчезла. Я надеялась лишь на то, что кошмар скоро закончится, потому что нервное напряжение стало невыносимым. Едва Аманда удалилась, как двое сообщников принялись бранить месье де ла Туреля за то, что не задержал ее, не заткнул рот и даже не убил. Один заявил, что она могла видеть труп, и со злостью его пнул. Хотя оба говорили, словно с равным, все же в тоне слышался страх. Хозяин замка явно был среди них главным, судя по манере общения и заявлениям вроде того, что иметь дело с дураками – тяжкий труд. Он не сомневался, что горничная жены сказала правду и настолько испугалась, увидев в комнате хозяина, что была счастлива вернуться к госпоже, которой он сам утром объяснит, почему приехал домой среди ночи. Сообщники же принялись укорять своего главаря, заявляя, что, с тех пор как он женился, только и знает, что наряжаться и поливать себя духами. Что же касается меня, то они могли бы найти дюжину девушек и красивее, и веселее. Супруг спокойно ответил им, что я его вполне устраиваю, и на этом разговор закончен. Все это время они что-то делали – не могу сказать, что именно, – с мертвым телом, даже порой на время умолкая. Потом опять послышался глухой звук падения, и брань возобновилась: сообщники принялись говорить своему предводителю колкости, зло отвечая на его презрительные унизительные замечания. Вдруг я услышала, что, удерживая жертву, чтобы снять всю ценную одежду, муж засмеялся точно так же, как смеялся, обмениваясь шутками с собеседником, в маленькой гостиной Рупрехтов в Карлсруэ. С этого момента я его возненавидела. Наконец, словно желая положить конец перебранке, месье де ла Турель произнес с холодной решительностью в голосе:

– Итак, друзья мои, какой смысл во всех этих препирательствах, если вы сами отлично знаете, что если бы я заподозрил жену в излишней осведомленности, то она не прожила бы и дня? Вспомните Викторину. Из-за непочтительной шутки о моих делах в дерзкой манере и нежелания держать язык за зубами – видеть, что ей угодно, но ни о чем не спрашивать и ничего не говорить – она отправилась в дальний путь. Дальше, чем в Париж.

– Но эта совсем другая, – возразил один из сообщников. – Мадам Викторина была настолько болтливой, что мы знали все, что знала она. А твоя новая жена настолько хитра и сообразительна, что может многое заметить, но и словом не обмолвиться. Однажды сюда из Страсбурга примчится отряд жандармов, и всё благодаря твоей милой куколке с очаровательными манерами.