Сердца. Сказ 3

Иду вровень с Богом Смерти; благо, он не желает недолгий путь вдоль монастырских стен скоротать глупыми или пустыми разговорами. Охрана отступает и двери распахиваются. Свет от ласкающего закатного солнца прилипает к ногам и рукам, тепло раскатывается по груди и лицу.

– Вы рады солнцу, Луна, – говорит Бог Смерти. – И оно радо вам. Вы определенно любимица этой звезды.

– Так и есть.

Едва проходим, как я замираю подле лошади и прошу знакомства. Бог Смерти берёт меня за руку и руки наши накладывает на широкую звериную морду. Ноздри раздуваются, а рот причмокивает.

– Что это значит?

– Здоровается.

Здороваюсь в ответ. И спрашиваю:

– А как его зовут? Или её…?

– У Этого нет имени, – спокойно отвечает Бог Смерти.

– Тогда я назову Это, – восклицаю наперерез, – Розой.

И припаиваюсь второй рукой к гладкой шерсти, и, заглядывая в прелестные глаза, ласкаю нового друга.

– Ваше право, Богиня, – отвечает Бог Смерти.

И я – вот чёрт! – не понимаю истинности слов: укол, забава, факт?

– Но почему Роза…?

– Вас взяло любопытство? Не порок ли то?

– Играетесь.

– Всегда. А вообще, – объявляю я, – в моём понимании роза есть предельно страстный цветок. Сколько легенд и сказаний, сколько мифов и историй (супруг наградил меня ими) связано с этим цветком. Вижу в нём истинные страсть и красоту. Движение, прыть и статность.

– Вы находите спутника смерти страстным?

– Более чем. Поступки их – таковы. Да и мотивы.

– Но мы едва знакомы, чтобы вы могли судить о мотивах, – обыкновенно улыбается человек. – Едва знакомы.

– А мне кажется – всю жизнь. Разве мы не шли бок о бок? Разве не помогали друг другу?

– Возможно.

Говорю:

– Я благодарна вам за сегодняшний визит.

И по глупой привычке подаю руку для поцелуя, но Бог Смерти, не растерявшись, по-дружески жмёт её обеими руками; и только. Затем приглаживает по иссиня-чёрной гриве Розу и признаётся, что имя ему по нраву.

В окно выглядывает Ян – зовёт в Монастырь:

– Луна, свет мой, вернись! Работа не ждёт.

И, прикуривая, исчезает.

Я проглатываю ужасное, колючее, намеренно отравляющее обращение и, бегло глянув в сторону распахнутого окна, прижимаюсь головой к голове лошади. Та спокойно принимает новый жест: ворошит копытами землю, раздувает ноздри, фыркает.

Лицо у Бога Смерти не меняется – меняются планы. Он, заприметив мою тоску и уклончивость в ответе Яну, вопрошает, не желаю ли я обучиться езде. Впопыхах признаюсь, что впервой вижу лошадь так близко и вряд ли удержусь на ней.

– Нестрашно! – восклицает человек и, подав руку, помогает взобраться.

Я приземляюсь в седло и, хохоча (а в этот момент забывается всё), притягиваю поводья. Бог Смерти поправляет меня: опускает ноги и тянет носок ввысь, вторит о правильности и удобстве и, подзывая Розу рукой, ведёт вдоль мощённой дорожки. Я одариваю их обоих комплиментами и признаниями. Мой новый компаньон отмечает способность к верховой езде.

– В вас это есть, – заверяет он и свободно пускает лошадь.

Роза притоптывает и разворачивается, красуется перед хозяином, едва не гарцуя, и забавляет меня. Ян, притаившись за шторой, наблюдает.

Вычерчиваю знаки бесконечности – от сада и до ворот. И так несколько раз.

– Ваши впечатления, богиня? – спрашивает хозяин лошади.

– Мне нравится быть наездником, – отвечаю я и незамысловато улыбаюсь.

Бог Смерти скромно смеётся. А затем говорит, что поможет мне спуститься, ибо самой это сделать с первого раза не получится.

– Не верите в мои силы? – прикусываю я.

– Что-что, а в ваших силах моих сомнений нет. Только в некотором незнании «как правильно». Всё приходит с опытом.

И Бог Смерти просит перекинуть ногу через опущенную голову лошади и выскользнуть из седла в жилистые руки. Держа за талию, ставит на землю. По-новому благодарю и, распрощавшись, желаю скорой встречи.

– Что за потеху ты устроила во дворе Монастыря? – встречает меня недовольный голос Яна, разрезающий его недовольное выражение лица.

– Тебе досаждает, что я веселилась без твоей компании или просто веселилась?

– То, что делала это во дворе Монастыря, – вторит мужчина. – Под наблюдением пытливого взгляда послушниц.

– Как скучно!

– А угощать Бога Смерти, Луна, то еще чванство. И моветон. Глупая примета, которой все остерегаются: «угостить вестника смерти – открыть ему двери в дом». Ты ещё письмо напиши и отобедать пригласи.

– Адрес есть?

Заваливаюсь на диван и впиваюсь в бродящий силуэт взглядом.

– Ты сама себя погубишь, радость. Помяни.

– Взаимно.

Я наблюдаю за рысью Яна: лицо его выражает непокрытую скорбь. Хозяин Монастыря не отдаёт себя ни делам, ни приёмам; он грустит и подтапливает эту грусть градусами. Что имел в виду покинувший нас гость, когда упомянул о сокрытом? Какую из тайн велел обнажить?

– Исповедуйся, Ян, – предлагаю я, – мой внутренний бог послушает тебя. Дьяволу нравится, когда к нему обращаются во всеуслышание с мольбой.

– Ты изменилась, – говорит мужчина.

– Людям свойственно.

– Я виноват.

– Не новость, – перебиваю следом. – Я всегда это говорила. Чем ты слушал?

– Помолчи, женщина, – ворчит Ян и откидывается на спинку стула. – Я виноват в том, что не стало дома Солнца.

– Не новость! – прикрикиваю нервно и быстро. – О чём ты, чёрт с тобой? Чего желаешь? Напомнить, удавить…?

– Весь Клан. Не только Гелиоса.

– Прости?

И он бегло и броско повествует о том, что знал о нападении, в котором супруг мой потерял родителей, братьев и сестёр. Более того – он позволил слугам пропитаться духом изменников. Я готова разразиться проклятиями и придушить Хозяина Монастыря, но он выдаёт наспех, что выдворять из пантеона начали их обоих. И Яна, и Гелиоса.

– Иные боги, не наделённые ни умом, ни здравым смыслом, вообразили заговор и воплотили его через своих вестников – обычных мирных. Боги велели убрать дом Солнца, так как он раскинул свои лучи по всем землям юга, что притесняло иных важных господ. Дом Солнца всегда отличался. Большая и вечно защищающая друг друга семья. Общие дела. Крепость и дух. Боги позавидовали. Люди всегда изничтожают то, чего не понимают; и было велено, чтобы суд вершился моими руками. Ссылаться на дружбу и авторитет было бессмысленно: пригрозили и мне. Уговорами я стянул с себя вину (за дружбу с важными) и – следом – подозрения (ведь знал об уготовленном ужасе и смолчал). Боги вторили: если дом Солнца отразит нападок и останется непреклонен – за мной явятся и лично выдворят из пантеона, пригвоздив к воротам Мегаполиса; там, где мне самое место. И я смолчал. А всё, что смог: выкрал девчонку из семьи Солнца (родную сестру Гелиоса), продержал в Монастыре сколько-то дней и быстро вернул, дабы спровоцировать приезд самого Гелиоса. Потерять друга я не мог. Хотя и семья его – ставшая семьёй мне – представлялась колоссальной потерей. Это величайшая утрата, и не было и дня, чтобы я не думал о свершённом. Не моя рука творила зло, но в моих силах было удержать эту руку. Вот о чём припомнил Бог Смерти. Он всё всегда знает, а потому я не терплю его.