Сердце Бонивура

Виталий внутренне охнул: он шёл к Стороженко.

— А твой батька дома? — спросил он чумазого.

— А дома… Мы-то рядом со Стороженковыми квартируем.

— Обожди меня тут! — сказал Виталий.

Он вернулся, зашёл в «винопольку», бросил на прилавок три рубля.

— Одну сиротскую! — сказал он сидельцу.

Тот лениво снял с полки бутылку и, не глядя на Виталия, смахнул деньги в ящик, не видный из лавки.

Виталий, держа бутылку в левой руке, поддал по донышку ладонью правой руки, пробка вылетела из горлышка. Виталий глотнул водки. Сиделец глянул на него и подобрал пробку с прилавка.

Виталий вышел. Мальчуган ждал его. Виталий взял его за руку:

— Как звать-то тебя?

— Андрейка.

— Пошли, Андрейка, к вам… Отца-то как звать-величать?

— Иван Николаевич. Да его все Ваней-соколом зовут.

Виталий сунул бутылку в карман, так что всем видно было её небрежно заткнутое горлышко, и, приняв вид человека, выпившего не то чтобы очень, но «весёлого», поднялся на крыльцо барака.

В нос ему ударило спёртым запахом жилья, в которое никогда не заглядывает солнце. Покосившийся потолок в коридоре, двери, плохо пригнанные и пропускавшие свет и запахи, неметёный пол представились взгляду Виталия. Третья дверь направо, обитая полосатой дерюжкой, вела в квартиру Стороженко. Виталий громко заговорил с мальчуганом:

— А ты, брат Андрейка, ничего не понимаешь! Вот завернул Антонов в «винопольку» — ты сейчас же: «Дядя Анто-о-онов, не надо, не на…» А чего не надо? Я сам, брат, знаю, чего надо, чего не надо… Ты думаешь, твой батька от смирновки откажется? Шутишь, брат! Он, Ваня-сокол-то, тоже не дурак насчёт этого!..

Со стороны все это выглядело обычным: крепко выпивали в этом предместье. В голосе Виталия слышались нотки человека, премного довольного собой, как бывает тогда, когда водка ещё оказывает на человека бодрящее действие. Топоча сапогами, он уверенно шёл по коридору, будто бывал здесь каждый день. Андрейка что-то отвечал ему, но голос его пропадал в полукрике Виталия. Кое-где открылись двери и тотчас же захлопнулись. Поравнявшись с дверью Стороженко, Виталий, к явному испугу Андрейки, забарабанил в дверь.

— Эй, Ваня-сокол, открывай!

И с силой дёрнул дверь к себе. Остановился на пороге, мгновенно окинув взглядом внутренность квартиры. Сообразив что-то, Андрейка закричал, таща его от двери:

— Дяденька, да это не наша кватерка! Это Стороженковых!

Виталий пошатался на пороге. Стороженко — и грузчик и его жена — в принуждённых позах сидели у стены. За столом расположился офицер. Двое солдат, распаренных, потных, с расстёгнутыми воротниками промокших гимнастёрок, занимали колченогие стулья. Точно не видя, куда он попал, Виталий сказал было:

— Иван Николаевич! Друг… — потом, будто бы сообразив, что ошибся, сказал, распялив рот в непослушную улыбку: — Извиняйте, не туда попал, видно. Что ж ты, Андрейка, сукин кот…

Мальчуган, испуганный, сбитый с толку, оттаскивал Виталия за руку, пятился в коридор.

Виталий повернулся, твердя «извиняйте», с силой захлопнул дверь Стороженко и открыл другую дверь, рядом. С порога ему бросились в глаза смятенные лица немолодого рабочего и его жены, отлично слышавших все, что разыгралось рядом: в каждой комнате этого ветхого жилья слышно было все, что происходило в бараке. Виталий многозначительным жестом показал на соседнюю комнату, изобразив пальцами решётку и безнадёжно покачав головой: «Дело плохо!» Этого было достаточно, чтобы хозяева этой комнаты поняли, что Виталий вовсе не пьян. Виталий закричал:

— Ваня-сокол, принимай Антонова!.. Прилетела синичка, принесла тряпичку, а в тряпице — птица, всем птицам голова: шея длинная, головка красная, а брюхо толстое. Кто эту птицу приютит, тому пьяным быть… Хозяйка, давай закусон!

— А ты уже готов? — громко спросила хозяйка.

— Давно готов! — сказал Виталий, шумно подвигая табуретку, попавшуюся на глаза, к столу и со стуком ставя бутылку на стол.

— Тихо! — сказал хозяин. — Хозяйка, знаешь, не любит…

Виталий начал извиняться, очень шумно, очень бестолково, пересыпая речь прибаутками. Потом спросил потихоньку у хозяина:

— Кто-нибудь к Стороженковым заходил с утра?

— Да Андрейка двоих уже остановил. Как услыхали, что у Стороженко солдаты, так и повернули.

— Ну, спасибо!

— Не на чем… Свои люди.

Посидев некоторое время с Иваном Николаевичем, Виталий собрался восвояси. Хозяин взял его под руку и пошёл с ним к выходу. Вслед им приоткрылась дверь Стороженко, чей-то внимательный глаз проводил их насторожённым взглядом.

— Мышеловка! — сказал Виталий.

— Держи карман шире — поймаешь! — ответил Ваня-сокол поговоркой и усмехнулся.

— Спасибо, товарищ! — пожал ему руку Бонивур.

Иван Николаевич ответил на пожатие.

— Да что там! — сказал он, смутившись. — Вижу, свои люди… Не шантрапа какая-нибудь. Стороженко-то такой парень, что надо было лучше, да некуда. — Смутное беспокойство шевельнулось в нем, он молвил тихо: — Меня бы только не прихлопнули… Им только палец покажи. А ведь я сторонний человек.

— Ты честный человек, — сказал Виталий.

— А ты отчаянная голова, я погляжу! — Ваня-сокол покачал головой. И трудно было разобрать, чего в этом движении было больше — осуждения ли безрассудства Виталия, или восхищения его находчивостью и смелостью.

5

О провале Стороженко надо было предупредить.

Виталий знал адрес члена областкома «тёти Нади» — Перовской. Тётя Надя была хорошо законспирирована: она держала зубоврачебный кабинет. В дневные часы можно было являться к ней без особой опаски привести за собой ищеек…

Он подождал в приёмной. Из кабинета доносилось до него жужжанье бормашины, подавленные стоны пациента, какие-то неразборчивые, со всхлипами возгласы. Потом Виталий услышал звуки полоскания, плеск воды, скрип кресла, шаги. Держась за щеку, скорее по привычке, чем по нужде, мимо Виталия прошёл пациент, судя по костюму, коммерсант, тучный, страдающий одышкой. Тотчас же из кабинета раздался голос тёти Нади:

— Попрошу следующего!

Виталий вошёл, плотно прикрыв за собою дверь. Перовская, увидев его, высоко подняла брови. Она сказала громко:

— Ну, на что жалуетесь, молодой человек?

Виталий понял, что этот вопрос рассчитан на тех, кто может оказаться в приёмной.

— Там нет никого, тётя Надя! — сказал он.

Перовская выглянула. Плотно прикрыла дверь.

— Ну, что случилось? Даром ты не приходишь…

Виталий рассказал о том, что видел на Эгершельде. Перовская слушала его, не прерывая. Когда он кончил, спросила:

— Ты хорошо знаешь этого рабочего, который сынишку выставил в «пикет»?

— Нет, тётя Надя, не знаю. Даже и фамилию не спросил, только и знаю, что прозвище его «Ваня-сокол»… А вы не знаете его?

Перовская не ответила. Она задумчиво посмотрела на Бонивура. Что-то её озаботило. Она стояла так довольно долго. Виталий не мешал ей думать. Наконец, Перовская подняла на него свои ясные глаза.

— За предупреждение спасибо. Ты поступил правильно, Виталий. В тот дом ты больше не пойдёшь. Если где-нибудь встретишь Ваню-сокола, не подавай виду, что его знаешь. Со Стороженко дела обстоят не так плохо, как можно было думать. Его можно выручить. А вот с тобой хуже… — Перовская села, опершись руками о бедра.