Сердце Бонивура
Шрифт:
К группе, стоявшей на дороге, подошёл ещё один человек. Он был облачён в заплатанные брюки, видавшие виды, в гимнастёрку, тщательно починенную, в порыжевшие сапоги. Небольшого роста, сухощавый, с тёмными кругами под глазами, он ещё сохранил военную выправку.
— Что вы ломаетесь, капитан? — спросил он тихо у пьяного. — Люди, видимо, по делу пришли, а вы кривляетесь!
— Я не ломаюсь! Я белый ворон, и это видно всякому, — заявил пьяный и сиплым голосом запел:
Какой я мельник? Я ворон…Не обращая больше
— А, так вам полковника надо! Он у себя. Вот в том вагоне.
Полковник оказался человеком богатырского сложения и, очевидно, немалой физической силы. Мощные плечи и лопатки со вздувающимися при каждом движении мышцами, львиное лицо с выпуклым лбом, тяжёлая, хорошей формы голова, чистые линии правильного лица, свидетельствующие о породе, — таков был внешний облик этого необычайного артельщика. Вся внешность полковника могла бы быть названа благородной, если бы не черты упадка, беспутной, безалаберной жизни, одутловатость, мешки под глазами. Виталий с любопытством, умеряемым вежливостью, оглядывал полковника. А тот изысканным жестом, мало подходившим к его истрёпанному одеянию, указал на табуретки возле непокрытого стола:
— Прошу садиться. Чем могу служить?
Нотка барственного гостеприимства, сановитой уверенности в себе проскользнула в тоне полковника, точно он принимал гостей в роскошном кабинете. Обстановка вагона состояла из двух табуретов, которые заняли мастер и Виталий (хозяин остался на ногах), стола, шкафика, неизвестно с каким содержимым, да вешалки с кителем, ещё не утратившим своего вида. Это было все, что смог увидеть вокруг себя Виталий. Заметив, что хозяин стоит, Виталий тоже поднялся. Встал и Антоний Иванович.
— Мы к вам по делу.
— Чем могу служить?
— Мы представители рабочих депо, — сказал Виталий. — Мы имеем к администрации и управлению военного коменданта некоторые претензии и хотим…
Полковник слушал, полунаклонив голову, с вежливым вниманием.
— …хотим средствами, доступными нам, добиться, чтобы эти претензии были удовлетворены…
— Забастовкой! — напрямик сказал Антоний Иванович.
На лице полковника Виталий не прочёл ничего, что сказало бы ему, как офицер отнёсся к этому слову.
— Ваши требования?
— Экономические! — торопливо сказал Антоний Иванович. — Увеличение жалованья, удаление караулов, сокращение рабочего дня…
Полковник кивал головой.
— И политические! — добавил Виталий, несмотря на недовольство мастера. — Прекращение интервенции, то есть японцев и американцев долой!
Полковник оставался все в той же позе.
— Мы хотим просить вас не выходить на работу, как только начнётся стачка, — закончил Виталий. — Вы разделяете с нами всю тяжесть труда рабочих, поэтому наши требования не могут не быть близки и вам.
Полковник знаком остановил Виталия, как бы говоря, что этой темы касаться не следует. После некоторого молчания он сказал:
— Ваши доводы не лишены логики… С вашими политическими идеями я согласиться не могу…
— А вы думали о них? — не удержался Виталий.
— Нет, — коротко ответил полковник. — И не буду. Слишком стар, чтобы переучиваться… — Он помолчал. — Но коль скоро мне и моим коллегам приходится работать физически, то, видимо… — полковник поискал
слово.— С волками жить — по-волчьи выть? — озорно спросил Виталий.
Полковник докончил:
— Видимо, и нам суждено познать некоторые несовершенства той социальной системы, которую мы защищали всю жизнь… M-м! Я лично не нахожу ваши требования чрезмерными. Что же касается пребывания здесь иностранных войск, то это очень сложный вопрос!
— Но вы русский человек? Разве вам не претит то, что вами командуют японцы?
— Извините, мы по-разному смотрим на это.
— Ну как же? — спросил Антоний Иванович. — Поддержите вы нас или нет?
— Лично я один этого вопроса не решаю. У нас демократический метод решения капитальных вопросов, касающихся всей артели. Кроме того, не все мои коллеги согласятся на потерю заработка… У них ведь нет никаких сбережений, а над философскими вопросами им, право, не хочется задумываться.
— Мы обеспечиваем всем бастующим половину заработка. Кроме того, в требованиях содержится пункт об оплате всего времени забастовки администрацией.
— Неплохо, неплохо, — сказал полковник. — А, простите, подрабатывать в другом месте можно?
Антоний Иванович и Виталий переглянулись. Виталий ответил:
— Только не в качестве штрейкбрехера!
— Ну, разумеется, — сказал полковник. Он прищурился. — Кстати, когда забастовка начинается?
Антоний Иванович поспешно сказал:
— Мы предупредим вас за час. Последний сигнал — гудок в неурочное время… Ну, так что же вы определённо ответите нам?
— Да! — коротко сказал полковник. — Моего слова вам достаточно?
— Вполне! — ответил Бонивур.
— Но прошу учесть, что мы остаёмся на принципиально отличных политических позициях! — веско добавил полковник и наклонил голову, давая понять, что аудиенция закончена.
Делегаты откланялись и вышли.
Некоторое время они шли молча. Потом Виталий рассмеялся.
— Ну и зубр этот полковник! Каков, а?
— Дикий барин! — отозвался мастер. — Я читал, как один барин от мужиков отказался — вишь, плохо от них пахло, — шерстью оброс и чуть ли не в медведя обратился. С медведем чаи водил и всякое такое… Тоже, поди, вроде этого был… гордый!
Глава восьмая
НАКАНУНЕ
Вернулся Виталий домой поздно.
Алёша уже спал, сладко всхрапывая и что-то время от времени бормоча. Таня сидела за столом и читала.
— Ну, как дела, Таня? — по привычке спросил Виталий, раздеваясь и садясь за стол.
Девушка молча поставила ужин. И нехотя ответила:
— Так.
Односложный ответ этот удивил Виталия. Он внимательно посмотрел на Таню.
— Больна, что ли Танюша? — участливо спросил он.
За месяц, прожитый с Пужняками, Бонивур настолько привык к сестре и брату, что иногда ему казалось, будто судьба возвратила ему его семью. К Тане он испытывал нежное, тихое чувство и скучал, когда её не бывало дома. Девушка умела быть необходимой, возилась ли она по хозяйству или просто сидела, играя на гитаре или читая книгу.
Её унылый вид встревожил Виталия.
— Нет, здорова, — опять нехотя ответила Таня. — Письмо вам, от девушки! — и положила перед юношей конверт.
Виталий с недоумением повертел в руках конверт без надписи.