Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы

Нубиец, свершивши намаз,

О раненом солнце-тимпане

Причудливый сложит рассказ!

И будет два солнца на небе —

Две раны в гремящих веках,

Пурпурное — в ленинской требе,

Сермяжное — в хвойных стихах.

Недаром мерещится Мекка

Олбнецкой серой избе...

Горящий венец человека

Задуть ли самумной судьбе?!

От смертных песков есть притины —

Узорный оазис-изба...

Грядущей России картины —

Арабская вязь и резьба,

В кряжистой тайге — попугаи,

Горилла — за вязкой лаптей...

Я грежу о северном рае

Плодов и газельих очей!

<1919>

349

Глухомань северного бревенчатого городишка,

Где революция как именины у протопопа.

Ряд обжорный и каланчи вышка

Ждут антихриста, сивушного потопа.

На заборе кот корноухий

Мурлычет про будочника Егора,

В бурнастых расстегаях старухи

Греют души на припёке у собора.

Собор же помнит Грозного, Бориса,

На створах врат Илья громогласный...

Где же Свобода в венке из барбариса

И Равенство — королевич прекрасный?

Здесь не верят в жизнь без участка,

В смерть — без кутьи и без протопопа.

Сбывается аракчеевская сказка

Про немчуру и про мужика-холопа:

Немец был списан на икону —

Мужику невдомеки рожа...

По купецким крышам, небосклону

Расплеснулся закат-рогожа.

На рогоже страстотерпица Россия

Кажет Богу раны и отеки...

Как за буйство царевна София,

Мы получили указ жестокий:

«Стать уездной бревенчатой глухомани

Черной кузней при Удгоф-бароне,

И собору, как при Грозном Иоанне,

Бить уставы в медные ладони».

<1919, 1921>

350

Чернильные будни в комиссариате,

На плакате продрог солдат,

И в папахе, в штанах на вате;

Желто-грязен зимний закат.

Завтра поминальный день —

Память расстрелянных рабочих...

Расцветет ли в сердцах сирень

У живых, до ран неохочих?

Расплетут ли девушки косы.

Старцы воссядут ли у ворот,

Светорунные мериносы

Сойдутся ль у чермных вод?

Пахнёт ли вертоград изюмом,

Банановой похлебкой очаг?..

Вторя смертельным думам,

Треплется советский флаг,

Как будто фрегат багряный

Отплывает в безвестный край...

Восшумят в печурке платаны,

На шесток взлетит попугай!

И раджа на слоне священном

Посетит карельский овин,

Из ковриги цветом нетленным

Взрастет златоствольный крин!

Вспыхнет закат-папаха,

Озарит потемок чернил,

И лагунной музыкой Баха

Зажурчит безмолвье могил!

<1919>

351. Красный Адам

Была разлука с Единым,

На Горе гор, у реки животной,

Где под радужным говорящим крином

Реяли духи, как пух болотный.

На крине солнце — ястреб небесный,

Устилало гнездо облачным пухом.

Помню дол тернистый и тесный,

Гибель сына под братским обухом,

Помню прощание с Иерусалимом,

С тысячестолпным кедровым храмом.

Пестрые жизни проплыли мимо, —

Снова зовусь я Красным Адамом.

В зрачках моих хляби и пальмы Евфрата,

Но звездное тело застегнуто в хаки,

И молот с серпом на печати мандата

Вещает о жертвенном солнечном браке...

Павлины-декреты, пестры и слепящи,

В курятнике будней выводят птенцов.

Часы ураганны, мгновенья гремящи,

И мысленный шквал не найдет берегов.

Евфратная Русь в черемисском совдепе,

В матросской цигарке Аравии зной!

За смертною бурей наш якорь зацепит

Коралловый город с алмазной стеной.

С урочным отплытьем на якорных лапах,

Раскинет базары поддонный Харран...

Плывет от Олбнца смоковничный запах,

Устюжский закат осыпает шафран.

Я — отпрыск Адама, в окопной папахе,

Улыбчивой твари даю имена...

Не критик ученый, а песней феллахи

Измерят мой стих, как пустыню, до дна.

352

Павлу Медведеву

Россия плачет пожарами,

Варом, горючей золой,

Над перинами, над самоварами,

Над черной уездной судьбой.