Сердце химеры
Шрифт:
– Лев Григорьевич, – сказал я Вишнякову уже после того, как мы вышли от соседки. – Ведь тот, кто взял телефон и выбросил его, преследовал некую цель.
– Да я уж понял. Домашний не работал, мобильный исчез. Лена не могла ни звонить сама, ни получать звонки. Но она могла позвонить и от соседки. А вот ей позвонить никто не мог. Значит, этот неизвестный не хотел, чтобы до нее кто-то дозвонился и что-то ей сообщил! Значит, она что-то не должна была узнать. Так, что ли? – Вишняков выглядел уставшим. – Ладно, Михаэль. Поедем домой. Главное – улики я раздобыл. Еще мы узнали, что 27 сентября Елену здесь никто не видел. Скажите,
– Ну и что? Может, это ее тактика. Прикидывается овечкой…
– Но ведь она даже не дождалась, чтобы Ольга умерла. Понимаете, что получается? Она хочет избавиться от свидетеля, который может подтвердить факт ее присутствия в городе, даже в вашем доме, Михаэль, и не дожидается ее смерти. Разве она не понимает таких простых вещей, что, когда Ольга придет в себя, она расскажет, с кем пила чай… Та же самая история произошло и с Лорой, которую она смертельно ранила… Но ведь Лора тоже могла бы остаться живой. Единственная жертва была убита сразу – это Полина. А я вам что говорил? Полина – и есть конечная цель Елены.
Мы вернулись в город, Вишняков отвез чашки на экспертизу, после чего я пригласил его в ресторан поужинать. Мы заказали форель, водку. Лев Григорьевич отказался от сладкого, я же выбрал сырный торт с черносливом.
Ели и пили мы молча. Я думал о том, что хорошо бы вернуться к нормальной жизни, где есть красивые и живые женщины, вкусная еда, мягкая постель. Я мечтал обо всем том, что так любил и был лишен этого из-за какой-то алчной психопатки, убившей два с половиной человека (отравленную Ольгу я почему-то считал за половину). Вероятно, когда она разговаривала со мной по телефону, Лена ее подслушала, напросилась на чай и отравила. Надо же, какая опасная женщина – и пистолет-то при ней был, теперь вот яд. Удивительно, как это она не зарезала меня вчера, когда я отказал ей в любви, в близости? Вот и впускай после этого в дом женщину. Даже бывшую свояченицу.
Вишняков позвонил следователю и с набитым ртом начал задавать вопросы:
– И что она? Молчит? Скандалит? Требует адвоката? Все верно. Я бы на ее месте вел себя точно так же. А что там с потерпевшей? Откачали? Ну, и слава богу. Подождем результатов экспертизы. Но я уверен, что чашка – из этого же сервиза.
Мне предстояло возвращаться к себе домой, но кто бы знал, как не хотелось мне снова видеть эти стены, которые напоминали мне теперь не только о Лоре и Полине, но и о Лене. И что ей не жилось спокойно в большом хвалынском доме вместе со своим богатым любовником?
– Странно все это, странно… – несколько раз повторил я, уминая форель и поглядывая на принесенный десерт.
– Что странно?
– Да все!
– Убийства – вообще все странные. А убийцы – еще страннее. Я до сих пор не могу себе объяснить, каким же должен быть человек, чтобы позволить себе лишить другого жизни. Это самое страшное из преступлений, существующих на земле… А здесь – два убийства и еще одна попытка убийства. Да уж, вот удивится ее любовник, когда узнает, на ком собирался жениться.
После ужина мы тепло распрощались, я снова задал вопрос Вишнякову о гонораре, на что он снова мягко ответил мне, что пока не готовы результаты экспертизы
и что его уверенности в том, что убийца – Елена, еще недостаточно. Привел в пример его заблуждение относительно Полины…– Вы еще скажите, что всех трех, вернее, двух убила Глафира… Подружка Лоры…
– А что, у нее был мотив?
23
Я вернулся домой. Сунул мокрое полотенце и халат, оставшиеся после Елены, в стиральную машину, сварил себе кофе и лег на диван, включил телевизор. Сна не было. Я встал и включил компьютер, затем диктофон. Это было как наркотик.
«– Знаешь, Глафира, иногда мне кажется, что я схожу с ума… Что в голове моей пусто, а в душе – горит огонь… Так все надоело. Хочется нормальной жизни, понимаешь? Но так все складывается, что у меня нет времени подумать о своей жизни, все забирает быт, какие-то проблемы, причем мелкие, несущественные… Я устала метаться между этими двумя идиотами… Я хочу однажды утром проснуться в совершенно другом мире, где меня любят, где люблю я… И этот мир, я чувствую, где-то совсем рядом… Стоит мне только протянуть руку или сказать одно нежное слово…»
Думаю, она говорила обо мне, и другим миром она считала жизнь со мной. Но никто из нас так и не решился протянуть руку. Я боялся испугать ее своим присутствием в ее спальне…
И вдруг я вспомнил, как однажды оказался невольным свидетелем ее интимных отношений с мужем, как раз тогда, когда они планировали, как лучше потратить деньги, заработанные ею на панели. Речь шла о каком-то Давиде, ее богатом любовнике, она еще тогда говорила, что от ее тела не убудет. Так, значит, она знала, что я где-то рядом, и они делали это на моих глазах… зачем ей это понадобилось?
«– Я не хочу аборт, Глаша… – рыдала она в трубку. – Не хочу!!! Но и рожать тоже не могу, потому что не знаю, кто отец ребенка… нет у него отца, понимаешь? Никто не сможет воспитать этого бедняжку так, как надо. Все страшные эгоисты и сволочи. А зачем нам такой отец? Я знаю только одного человека, который мог бы воспитать моих детей, вернее, наших…
– Ты что, Лорка, влюбилась, что ли?
– Не твое дело…
– Так и роди от него, трудно, что ли?
– Дура ты, Глафира, и ничего не понимаешь. Он знает, кто я и чем занимаюсь. Ему такая жена не нужна.
– Он женат?
– Был… Но бросил ее. У него профессия такая – он должен жить один или с женщиной, которая будет ему служить, понимаешь?
– Начальник, что ли, большой?
– Да он как бог!
– Покажешь мне его?»
Она прервала этот разговор. Думаю, что и на этот раз речь шла тоже обо мне…
Бедная Лора, у нее мог быть ребенок. Я в который уже раз почувствовал свою вину – теперь за убитое дитя.
Я проснулся от телефонного звонка. Часы показывали десять часов! Это был Вишняков.
– Михаэль… результаты экспертизы показали, что эти чашки из одного сервиза и что на всех трех имеются отпечатки пальцев Лены. Думаю, дело скоро закроют. Да, и еще. Сегодня утром выписывают твою соседку, Ольгу. Ты не забудь, что взял ее ключи.
– Хорошо. А чем ее отравили-то?