Сердце и Думка

— Что так приспичило? — спросил Роман Матвеевич.

— Она совсем одурела; сердце у ней так и хочет выпрыгнуть, так и заливается слезами; а это уж явный признак.

— Да это такой признак, который целый век у женщин продолжается!

— У тебя всё шутки!

— А если не шутить, так лечить от биения сердца.

— Лечить! ты вздумаешь лечить жажду лекарствами; а это та же жажда, только жажда любви.

Роман Матвеевич стал в тупик от этого счастливого сравнения.

— Однако ж, — сказал он, подумав немного, — я читал в газетах, что Московские воды помогают от биения сердца; следовательно, они утоляют и жажду любви.

Наталья Ильинишна, в свою очередь, задумалась; но потом решительно сказала, что она этому не верит, что надо быть малодушным, чтоб этому верить, что для девушки в 18 лет одно только лекарство— муж и что огня любви не заливают пожарной трубой.

Роман Матвеевич не знал, что сказать против этого, и сказал только:

— Где ж мы возьмем мужа для Зои?

— Какое отчаяние! — отвечала Наталья Ильинишна, — объяви только, что у Зои сто тысяч приданого; выставь тарелку с медом, мухи налетят.

— Скажи пожалоста! мужчины на свете как мухи к вам льнут! [95] А знаешь ли ты на это ответ: врете вы, шлюхи, мужчины не мухи!

Наталья Ильинишна плюнула и ушла.

— Ага! — сказал Роман Матвеевич торжественно.

X

В тот же день Полковник явился к Анне Тихоновне.

95

«Мужчины на свете как мухи к вам льнут…» — перефразированные (в оригинале: «к нам») куплеты из популярной оперы Н. Краснопольского «Днепровская русалка» (1803), переработки оперы Генслера и Кауера «Фея Дуная».

— Что нового, Анна Тихоновна? — спросил он, входя и поправляя на шее орден.

— Браво, господин Полковник! это, кажется, у вас новость? Честь имею поздравить!

— Да-с, вчера только получил.

— Поздравляю! Вот теперь жених в форме; всякая невеста прельстится.

— Года через два следует мне и генеральский чин.

— Браво!

— Да это все не радует меня, без…

— Без Зои Романовны?

— Конечно; с Лиманским дела идут на лад; я слышал, что они уже обручены.

— Неужели?

— Да, я понадеялся на вас, Анна Тихоновна.

— И потеряли надежду?

— Разумеется: какая же еще надежда!

— Какие верные слухи до вас доходят! А если я скажу вам совсем иное? если князю отказано?

— Что вы говорите! неужели? Каким это образом?

— Про то я знаю.

— Неужели вы…

— Да кому же больше?..

— И просто отказали, без всяких церемоний?..

— Просто отказали, и он с отчаяния уехал.

— Уехал?.. Я был уверен, что есть какая-нибудь разница между полковым командиром и адъютантом.

— Не слишком воображайте! Без меня бы вы с своим командирством ничего не сделали!..

— Я совсем не то, Анна Тихоновна…

Полковник бросился целовать у ней руки, умолял, чтоб она сейчас же ехала просить позволения лично ему явиться в дом с предложением.

— Я отсюда не выйду, покуда вы не поедете! — повторил он.

Анна Тихоновна согласилась, наконец, и Полковник сам посадил ее в бричку на рессорах.

— С уговором, Полковник: ваша сваха в последний раз едет в бричке… Слышите ли?

— Я вам выпишу из Москвы маленькую колясочку, такую, как у меня.

— Нет-нет, выписывайте для себя; к свадьбе вам необходим новый экипаж; а старую свою променяйте мне на что-нибудь.

— Как только все уладится…

— Я не люблю журавлей в небе… и не сердите меня! я не люблю противоречий!

— Все будет по-вашему, — сказал Полковник, провожая ее.

Анна Тихоновна приехала с визитом к Наталье Ильинишне.

Между тем как они разговаривали, сперва о погоде, потом о варенье, потом о здоровье Зои, которая не являлась, потом о полковом ученье с музыкой и стрельбой, потом о Полковнике… Зоя сидела подле окна; но она уже сидела подле окна, выходящего не в сад, а на большую улицу. Зое было грустно: ей хотелось смотреть на проходящих людей.

— Какие все уроды ходят! ни одного порядочного человека! — сказала она с досадой, вставая с места. Вдруг кто-то, проходя мимо окна, поклонился ей.

— Кто такой? — подумала она, приотворив окно.

— Ах, это Поручик! — сказала она, преследуя его глазами.

Зою пришли звать в гостиную: приехала гостья, Анна Тихоновна, желает ее видеть.

— Ах, поди прочь! — отвечала она горничной. Пройдя довольное расстояние от окна, Поручик оглянулся, увидел Зою — еще раз оглянулся.

Зоя смотрела в ту сторону, куда он шел.

Пройдя улицу, Поручик повернул назад, пошел по другой стороне, посматривая сбоку на окно… Опять поклонился… потом снова оглянулся и еще раз оглянулся.

Зоя смотрела уже в эту сторону.

Поручик снова встретился, но в этот раз он был уже смелее: не доходя до окна, он свернул в ворота. Пятница — был его день.

— Одеваться! — вскричала Зоя и торопливо бросилась к туалету, развила косу, расчесывает ее сама, крутит на пальцах локоны, приказывает подать голубенькое кисейное с цветами — нет! новое гродерьен — или нет! шитое буф-муслиновое. [96]

96

Гродерьен — шелковая плотная ткань; буф-муслин — мягкая легкая хлопчатобумажная ткань.

— К чему ж вы одеваетесь, барышня: гостья уж уехала.

— Очень рада! подай мне бирюзовые серьги! — отвечала Зоя.

Она как будто переродилась; все в ней забушевало, заходило волной.

В гостиной Поручик беседовал с Натальей Ильинишной. Романа Матвеевича не было дома.

Поручик, смущенный появлением кумира любви, как он мысленно называл Зою, не в состоянии был продолжать рассказы о фруктовой службе и о войне. Приветливый поклон Зои и быстрый взгляд, кинутый на него, лишил его памяти. Он поклонился ей, присел на краешек стула, устремил глаза на кивер и замолк.

— Так вы в каких же местах на войне были? — спросила Наталья Ильинишна.

Покуда Поручик высчитывал свои походы, Зоя внимательно его рассматривала.

В первый раз заметила она, что у него очень хорошенькие усики, и глаза очень хороши: черные, с длинными ресницами, густые брови дугой.

— Неужели вы были на войне? — спросила она его с удивлением.

— И в турецкую, и в польскую, — отвечал Поручик.

— И эти кресты вы получали за сражение? — продолжала Зоя, смотря на медали, украшавшие грудь Поручика.