Сердце и камень

Секретарю было немного жаль этого человека, он прощал ему его поведение на бюро. Но на ферме Кущ, видимо, все же повел себя неладно. Ведь мог бы он сказать обо всем председателю или парторгу наедине, наконец, мог бы написать в райком.

Мнения членов райкома разделились. Большинство голосовало за выговор. Выслушав все, Федор какое-то мгновение сидел неподвижно. Ведь никогда он не мог ждать ничего подобного: «Да что же это они?.. Как же это?»

— Ваш выговор... — но не нашел нужного слова. — Я не принимаю его. И не помирюсь с ним. И вам еще будет стыдно... — И он вышел за дверь.

В приемной курносенькая девушка-секретарь, помогая ему надеть пальто, спросила:

— Вы из Новой Гребли? Передайте, пожалуйста, в контору колхоза эти бумаги.

Федор машинально ткнул в карман пучок бумаг и открыл дверь.

Шел по улице и уже несколько спокойнее обдумывал то, что произошло. Если бы рассказать обо всем хлопцам, хохотали бы. А ему сейчас не до смеха. На сердце запеклась обида. За что выговор? И надо же было ему!.. И справедливо: для чего ему вмешиваться в колхозные дела? Сидел бы себе дома да помалкивал. Но он этого так не оставит! Напишет в обком, а то и в ЦК.

На окраине города, куда доехал на такси, снова долго ждал попутной машины. Присел на пенек у обочины дороги, над которой склонились старые вербы. Все машины, не доезжая до него, сворачивали направо, на мостовую, что вела к асфальтированной трассе.

И только под вечер, когда он уже хотел возвращаться в город, в гостиницу, возле него чмыхнул, разбрызгав грязь, знакомый райкомовский «бобик». Шофер махнул рукой, и он полез в машину. Рядом с шофером, к удивлению Федора, сидел секретарь райкома. «Наверное, не узнал и велел остановиться».

Но секретарь, который ехал по району, еще издали узнал его.

Секретарь пожаловался на погоду, на дорогу, но Федор не поддержал разговора. Не хотелось говорить, да и донимала боль, снова проснувшаяся на этих ухабах. Чтобы как-то разбить молчание, секретарь спросил:

— Вы, кажется, жили не в наших краях? Что вы делали?

Федор всегда избегал ответа на этот вопрос. Но сейчас ответил остро, почти со злостью:

— Бомбы.

— Какие «бомбы»? — удивленно оглянулся секретарь, держась за ручку дверцы.

Он читал анкету Федора. В ней Кущ писал, что он инженер.

— Всякие. Большие, маленькие...

Хоть в голосе Федора и звенели нотки злые, даже оскорбительные, однако секретарь уже сожалел о решении, которое они вынесли несколько часов тому назад.

— Вы сейчас на ферме? Как там, по вашему мнению? — поспешно перевел он разговор.

— Хорошо. А я говорил — плохо, за это и получил выговор.

— Что же там... плохого?

— Многое. Работают по бумажкам, а не так, как того требуют условия. Да и...

«Сказать? Разве он сам не знает? А если и знает, то смотрит на это только со стороны».

Сказал и про кормовую базу, и про закупку коров у колхозников, и про свиней, которые за два месяца съели добрую половину оставленных на год кормов, и про фиктивные обязательства. А потом уже и про землю, ее силы, о равнодушии к ней человека. Даже забыл о боли в ногах. Секретарь слушал со вниманием.

Федор умолк. И какое-то время тишину нарушало лишь завывание мотора да раздражающее дребезжание бокового стекла. Вдруг секретарь повернулся и, зажигая папиросу, бросил из-под ладони:

— А знаете, вы не упомянули еще об одной причине.

— Какой?

— Наверное, о самой важной. Которая зависит от людей, или, как мы говорим, от кадров. Мало в колхозе квалифицированных работников. Таких, чтобы с искоркой. Слишком слабенькая там парторганизация. Вот бы где вам поработать!

— Это после выговора? — даже подался вперед Федор.

— Мне кажется, что и вам самому не сидится в затишке. Не так ли? А начать бы нужно, — продолжал секретарь, будто Федор уже согласился с его предложением, — начать нужно с партпросвещения и с подготовки к вступлению в партию комсомольцев. Есть там несколько хлопцев с хваткой. Комсомол в Новой Гребле горячий. Но нет хорошего руководителя, вот они и экспериментируют. В плане авангардизма, или как бы его назвать. Для руководителя партучебы сложность невелика, нужно только желание. Если чего-то не знаешь, сам подчитываешь. Вот посмотрите наш план и наши программы. Я как раз везу с собой несколько...

Федор пробежал глазами напечатанную на папиросной бумаге страницу машинописи, перевернул еще несколько. Хотел возвратить, но секретарь покачал головой.

— Пусть у вас останется. Вам тоже следует познакомиться с нашими планами. А может... — прищурился он, видимо, от папиросного дыма, разогнал ладонью облачко. — Хотя, что касается вас, — это дело доброй воли.

Шофер посигналил: машина уже выбегала из-под горы в село. Секретарь велел ехать прямо на ферму. Оттуда и Федору ближе к дому. Возле школы машина догнала Реву. Тот, заложив руки в карманы старомодного пальто, шел на ферму. По просьбе секретаря шофер затормозил, подозвал Реву.

Рева сегодня вторично очутился лицом к лицу с Федором, да еще после того, как удрал от него в поле. Теперь Федор сидит в райкомовской машине, в которой едет сам секретарь. Рева даже подался вперед к секретарю, как будто искал у него защиты. Но для Ревы именно это движение оказалось роковым. Степан Аксентьевич забыл, что только перед этим он целовался с граненым стаканом, а секретарь райкома сурово карал за такие «поцелуи» в рабочее время. Вот и сейчас, уловив водочный дух, он остановил машину и сам приоткрыл дверцу:

— Вылезайте.

— То есть я... — забегал глазами Рева. — Я, конечно... Разве я что, я ничего, а если там что-то, так что ж такого... — прожевал он глуповато и робко чужую остроту, разгрызая, словно краденый орех, неуверенный смешок. Он все еще не мог понять, шутит или серьезно говорит секретарь.

— Моя машина не для пьяниц. Выйдите и ждите меня на ферме. Если я приеду, а вас там не будет, считайте, что вы уже не заведующий.

Рева оборвал «хи-хи», словно разгрыз червивый орех. В мгновение ока, пятясь, он выкатился из машины. Когда машина подъехала к ферме, Рева уже стоял у двери коровника, вытянувшись, как солдат в карауле. Только большой живот не мог подчиниться этой команде, выпирал под куцым пиджаком, как поросенок в мешке. Степан Аксентьевич преодолел огородами двухсотметровку и три, хоть и невысокие, барьера — плетни.

Федору смешон Рева, особенно если представить себе, как «солидный» Степан Аксентьевич берет с ходу плетни, и обидно за секретаря.

— Женя, подбросишь товарища домой...

Но Федор, поблагодарив шофера, вылез из машины вслед за секретарем. Подойдя к нему, он, став так, чтобы никто посторонний не слышал, сказал:

— Не знаю, как назвать ваш поступок. Но... Вы можете рекомендовать освободить его от работы, объявить выговор и даже...

— Даже что?

— Набить в темном углу морду так, чтоб никто не видел. Если, конечно, он не даст сдачи. А все остальное — самоуправство.