Сердце на двоих. Теория поцелуя

Да и зачем им? Они и так не плохо зарабатывали. После длинной смены на вокзальной площади они убирали таблички в сумки, переодевались в приличные вещи и спускались в метро, где их ждала обычная жизнь вполне обеспеченных хотя бы минимальными благами людей.

Сегодня под яблоней сидела девчонка. Прямо на земле. Худющая, в рваных джинсах, закатанных до колен, и засаленной синей толстовке с изображением неприличного жеста. Навалившись спиной на дерево, она гладила по спинке ту самую трехногую дворнягу.

Они даже были чем-то похожи. Обе с огромными глазищами, тощие, осунувшиеся и сгорбленные под тяжестью жизни. На вид девочке было лет шестнадцать, может, чуть больше. Но висящая мешком одежда, выпирающие скулы и странная стрижка с выбритыми висками и рваными краями волос на макушке делали ее вылитым мальчишкой-подростком.

Только сигаретки не хватало.

А нет, ошибочка.

В эту секунду в ее руке появилась папироса. Настоящая толстенькая самокрутка. Она повертела ее в руке, понюхала, словно по-собачьи забавно шевеля носом, и снова спрятала за ухо. Затем продолжила теребить дворняжку за загривок, время от времени ласково поглаживая.

– Что встала?

А это уже мне. Видимо оттого, что замерла возле них и уставилась во все глаза.

– Прости… – Сглотнула я, спешно спустила лямки рюкзака и принялась в нем шарить. Нащупав среди спутанных проводов поломанных наушников пакет с бутербродами, извлекла его на свет. – Вот. – Протянула ей. – Хочешь? Бери, угощайся.

Мне показалось, что это будет милым жестом. Как в свое время помогли мне, так и я сейчас могу поделиться частичкой своего скромного ужина.

– Пф. – Скривилась вдруг девчонка, оглядывая меня своими большими глазищами с ног до головы. Усмехнулась и тут же натянула маску суровости: – Я тебе кто, бомжара, что ли?

– Ой… – У меня воздух в горле застрял.

Как же объяснить, что я всего лишь хотела помочь?

– Слышь, ты, катись отсюда, пока я не встала и не наподдавала тебе под зад! – Дальше хрупкая девчонка своим тоненьким голоском стала изрыгать такие ругательства, что бутерброды от страха сами бросились обратно в мой рюкзак. – Милостыню будешь в церкви подавать! Поняла?! – Насупившись, она склонила голову набок, точно воробей. – Вот же выдра! – И для пущего страху начала приподниматься с земли.

Я попятилась назад, развернулась и бросилась со всех ног к подъезду. Ненормальная какая-то! Злющая, как собака цепная. И слова выплевывает, точно пулемет.

– Эй, стой! – Донеслось вдруг в спину. – Слышь, может, деньги есть? А? Не подкинешь соточку?

Но я только прибавила ходу. Толкнув грязную металлическую дверь, вошла в подъезд. Почти наощупь, в полной темноте, нашла нужную дверь и вставила ключ в замочную скважину. Повернула. Раздался щелчок, и дверь отворилась.

В тесной прихожей рядком стояли мужские кроссовки и башмаки. Закрыв дверь, я сняла с ног стоптанные кеды и поставила их последними с краю, чтобы не нарушать обувную идиллию. Перешагнула и прошла дальше.

Слева в комнате было пусто. Кровать не застелена, скомканное одеяло петлей свисало до пола. На столе работал телевизор. В маленькой кухоньке тоже что-то шумело.

Через пару мгновений я уже знала, что именно. Гончар мыл посуду. Сполоснув кружку, переворачивал ее и ставил на ребристую поверхность сушки. Затем брал полотенце, поднимал кружку и промокал капли воды, успевшие стечь по ее стенкам вниз на металлическую поверхность мойки. Снова ставил кружку, снова поднимал и вытирал полотенцем пространство под ней. В это время вода в раковине текла из крана мощной струей.

– И опять без тапочек! – Не удержалась я. Подошла ближе, взяла со стула маленькое махровое полотенчико и прижала с силой к его рукам. – Дядь Вань. Ну, зачем? Мы же с тобой вчера говорили…

Мужчина поднял на меня измученное лицо. Красный нос, слезящиеся глаза, спутанные волосы. Он сжал губы, улыбнулся, а затем покосился на раковину, где с кружки, очевидно, уже стекла на поверхность мойки очередная капля воды. Он внутренне боролся, чтобы не дернуться и не вытереть ее полотенцем. Даже поздороваться со мной не мог прежде, чем это не сделает.

– Я сама. – Бросила отрывисто. Растерла его руки, отпустила и поспешила закрыть кран.

Гончар не отрывал взгляда от заветной кружки. Я тяжело выдохнула и подняла ее. Он тут же с облегчением приложил полотенце к влаге под ней. Вытер, и его взгляд моментально просветлел.

– Привет. – Произнес мужчина со свистом и тут же спрятал нос под свитером. Зажмурился и дважды чихнул.

– Здрасьте, приехали. Вот, видишь? Разболелся. А еще стоит тут, посуду моет. Нельзя тебе в воде плескаться, категорически запрещено!

«Особенно с твоими-то особенностями», – подумала я, но вслух не произнесла.

– Так я…

– Строгий постельный режим! – Взяла его под локти и мягко подтолкнула в сторону комнаты.

Гончар привычно замер в дверном проеме. Приложил руки к дверному косяку с обеих сторон. Опустил, снова поднял, опустил и только потом пошел дальше. Повторил ритуал и возле двери в спальню. Я послушно ждала, двигаясь следом. В голове прокручивались слова Маргариты, как будто снова и снова откладываясь в памяти: «Всего лишь особенность его организма».

– Завтра мне все равно выходить на смену. – Протянул дядя Ваня, недовольно усаживаясь на постель и подтягивая к себе край одеяла. – Болеть некогда.

– Бери выходной. Нельзя же так! – Я взяла одеяло, расправила и накрыла им его по плечи. – А теперь ложись. Давай-давай. Не спорь.

– Зря я тебя пустил. – Усмехнулся он и шмыгнул носом. – Знал бы, что будешь так командовать…

– Знала бы, что сегодня будешь так гундосить, еще вчера бы занялась твоим лечением. – Я нахмурила брови, давая понять, что не шучу.

Гончар послушно положил руки поверх одеяла.

– Видела ведь вчера, что тебе плохо. Веки красные, нос тоже, да еще озноб этот. – Взяла пульт, сделала телевизор тише. – Как ты, вообще, умудрился летом простудиться?

– Сквозняк все этот, – сжал зубы.

Рука его в прямом смысле слова заплясала. Дернулась вверх, взвилась в воздух. Еще раз.

Я села рядом на край кровати:

– Ты полежи, я тебе сейчас чай горячий сделаю. Хорошо?

– Да я сам… могу… – По напряжению на его лице поняла, что в попытке удержать руку, он ломает самого себя. Еще и бровь задергалась.