Сердце не камень

Она краснеет, прижимается ко мне, обнимает за шею.

Стефани перехватывает слово:

— Поэтому она меня хотела отговорить. Пришла ко мне в кухню, сказала, что дело накрылось, что она больше не собирается… короче, я распсиховалась… Только она забыла запереть дверь! Ну и вот, вы теперь все знаете.

— Ладно. Я знаю все. А теперь послушайте меня. Я буду краток. Вы оставите в покое Эл… мадам Брантом.

— Вы можете называть ее Крысельдой, мы не обидимся.

— Хватит глупостей, ладно?

— Я согласна, — говорит Лизон.

— О, ты… — говорит Стефани.

Я настаиваю:

— А вы, Стефани?

— Хорошо, согласна. Но раз вы уж такие друзья, то скажите ей, чтобы она меньше крысилась.

Звонит телефон. Это Элоди.

Ну вот. Со мной случилось то, чего я никогда даже не смел себе представить в своих самых разнузданных мечтах. Меня приводят в восторг и чудесная новая любовь, и восхитительная прежняя связь. Я доволен, как султан, но еще неизвестно, способен ли султан любить безумной любовью. Однако я чувствую, как где-то в животе у меня зарождается нечто похожее на тревогу… Я боюсь, что мои плечи не окажутся сильными в такой же степени, как любвеобильно мое сердце.

Потому что я люблю Лизон. Я люблю их всех, но о Лизон и об Элоди я могу говорить более конкретно. Для Лизон открытие наслаждения было чудом, в которое она уже было перестала верить. Она любит меня потому что именно в моих объятьях она познала его. Она убеждена,чтоя единственный человек в мире, который мог совершить это чудо,чтотолько любовь, излучаемая мной, сделала все это, и только моялюбовьмогла расцвести в ней. Невозможно убедить ее, что любой другой,любящий женщину так же, как я, мог совершить то же самое. Она хочет видеть в любви магию, единственным носителем которой являетсямояперсона, в то время как все это сотворило мое восхищение еетелом, благодарность, огромная нежность, бесконечное терпенье, мое "чувство" женщины, счастье, испытываемое от того, что удалось пробудить в ней желанье, забота прежде всего об ее удовольствии, а не о своем собственном… Умение, разумеется, приемы, но вдохновленные обожествлением женщины, наваждением, если хотите, которое ведет и освещает всю мою жизнь.

Я люблю Лизон, и Лизон меня любит. Она любит так же, как занимается любовью, без слов, со смертельным напряжением. Она отдается не в ожидании последнего содрогания, но будто ищет полного слияния с тобой, ощущения твоего присутствия в самой глубине своего существа. Наслаждение приходит дополнительно. Оно поднимается тихо, незаметно, как спокойный прилив, она принимает его все с тем же недоверчивым и восхищенным изумлением, не теряя ничего, даже минимальных проявлений, словно из страха утратить что-то и, раз достигнув вершины, отдается волне, которая несет ее долго, долго, нескончаемо. Легкая и непрерывная жалоба поднимается из ее полуоткрытых уст. Ягненок.

Немного напуганный почти мистической силой этой любви, я попытался, хотя у меня разрывалось сердце, заставить ее понять, что кто-нибудь другой мог бы разбудить ее, но она знала, что мне отвечать:

— Все равно, ведь это оказался именно ты. Не имеет значения, как мы познакомились, почему ты, почему я, почему это место и этот мо­мент. Все пары образуются по воле случая, наш случай был именно таким, вот й все. Как только ты в первый раз взглянул на меня, я поняла, что тебе хотелось меня проглотить и я почувствовала, как что-то во мне уже покоряется этому. Желает этого. Ты был волком, я ягненком, я хо­тела, чтобы ты меня съел. Не говори мне, что это мог бы быть другой волк. Это был ты, это будешь ты. Навсегда.

В другой раз она сказала мне:

— Знаете ли вы, господин волк, почему мы, ягнята, умоляем вас сожрать нас? Потому что ваши глаза все время говорят, кричат, провозглашают, что ягнята, я хочу сказать, женщины, это все для вас. Они дают нам жизнь, ваши глаза. Они делают из нас богинь, больше, чем богинь, больше, чем Богородицу…

— Они делают из вас женщин.

— Вот именно!

Моя жизнь стала богаче. Моя жизнь стала сложнее. К счастью, Лизон не огорчает существование Элоди. Элоди была первой, иными словами, законной женой. Таким образом, мне приходится врать только Элоди, что уже достаточно рискованно. Лизон согласна на то, чтобы мной обладали другие, только бы мной обладала и она. Я очень хотел бы знать, что происходит в ее хорошенькой рыжей головке, когда она сидит на уроке французского и Элоди-Крысельда препарирует со знанием дела, которое мне лично представляется безупречным, прозу Монтеня или поэмы Рютбёфа. Никакого злобного удовольствия, никакой иронии, я уверен в этом. Скорее чувство сопричастности, соучастия и страдание от того, что приходится молчать об этом. Та Лизон, которую я знаю, скорее с удовольствием и наивностью посвятила бы в свое счастье ту единственную, кто в полной мере смог бы оценить его.

Лизон не умеет ревновать. Она не способна ни на какие агрессивные чувства, не может причинить боль, даже подразнить. Я подозреваю, что она связалась со Стефани в этой злобной проделке только ради того, чтобы подобраться ко мне. Она ни в коем случае не хотела, чтобы Элоди была несчастна из-за нее. Она радостно забирает свою долю, не теряя ни крошки, делает из меня своего божка, лучится радостью, когда я с ней, ждет меня, когда меня нет. Она нуждалась в обожаемом существе, она решила, что я оно самое и есть. Она больше не ищет. У нее есть я.

Мечта о мужчине-самце, ставшая реальностью! Значит ли это, что я просто-напросто обыкновенный самец? Я никогда не задавался таким вопросом. Но задает ли его себе истинный самец?..

С течением дней вырисовывается двойная идиллия. Императивы времени и места накладывают свои жесткие требования на наши радости. На практике мне приходится вставлять райские мгновенья с Лизон в просветы ее жизни лицеистки и дочери, имеющей обязательства перед семейством, без сомнения, либеральным, но до известной степени, а также сделать так, чтобы они совпадали с теми моментами, когда расписание Элоди оставляет мне свободное время.

Для Лизон я снял табу со свиданий на моей квартире, или, скорее, оно исчезло само собой. Мы встречаемся среди моего хлама, в моей грязи и запахах моего несвежего белья, которые ее не шокируют, которых она, скорее всего, и не замечает. Она покидает диван только для того, чтобы пойти в кухню приготовить горячий шоколад, она обожает обжигающий шоколад, она красиво размещает разносортные чашки на эмалированном подносе, о существовании которого я и не подозревал. Она всегда умеет находить вещи, она догадывается, где они могут прятаться. Я смотрю и не нагляжусь на то, как она передвигается, я воображаю себя пашой, а мое сердце колотится, как в первый день, я знаю, что оно будет так колотить­ся каждый раз и что каждый раз будет как в первый день… Столько счастья, столько счастья, а я такой маленький! Слишком маленький, чтобы вместить все это счастье. Слишком ограниченный, чтобы прочувствовать его в полную силу. Моя емкость счастья заполнена до максимума, часть его ускользает от меня, самая большая часть… Полнотасчастья вызывает у меня жажду еще большей его полноты…

Мы занимаемся любовью… Нет, "я занимаюсь с ней любовью", как она выражается… И еще раз нет, я не "занимаюсь", мы не "занимаемся". Мы находимся в постоянном состоянии любовной благодати. Когда мой пенис не в ее лоне, он все равно рядом. Вялый или бодрый, насытившийся или голодный, он ищет ее лоно носом, как один щенок ищетдругого в корзине. Мы купаемся в нашем поту и в наших выделениях, срываем ласку, нюхаем подмышки — рыжие пучочки ее подмышек! Она их брила, дурочка. Я ее быстро от этого отговорил - лизнем здесь, пососем там… Она всегда согласна, всегда все для нее хорошо.Обожающаяжертва, готовая ко всему, довольная всем, покорная и принимающая самое страстное участие. Она тщательно подбирает мельчайшую частицу наслаждения, смакует ее с закрытыми глазами, никогда не пресыщается, никогда не утомляется, подобно траве, принимающей росу, рели­гиозной фанатичке, принимающей Христа.

Мы почти не разговариваем. Разве это нужно? Время течет между пальцами, мы не знаем, светит ли солнце, идет ли дождь… Мне случается входить в контакт с реальностью. Я лениво роняю какой-нибудь пустяк:

— Лизон, а твои занятия?

Лизон согласна и на эту игру.

— В самом деле, ты прав, что заставляешь меня об этом подумать, мне надо кое-что у тебя спросить.

Она протягивает руку, сразу же находит свою сумку где-то среди барахла, тянет ее к себе, вынимает оттуда тетрадь… А я получаю удовольствие от созерцания юной линии ее изогнувшейся спины, двойного потока расплавленной меди, закрывающего ее лицо.