Сердце не камень

— Посмотрим-ка… А, вот: ты знаешь что-нибудь о настоящей причине войны четырнадцатого — восемнадцатого годов?

— Ну… Да, я думаю, что смогу тебе объяснить.

— Класс! Ты не представляешь, до какой степени мне обрыдла современная история. Ничего, кроме мешанины из политики и экономики, не могу заставить себя заинтересоваться этим.

— У меня есть книжка, если хочешь…

— Нет-нет! Объясни своими словами, мой прекрасный воин! И в трех словах, пожалуйста. Не нужно длинных речей.

У Лизон есть семья где-то в дебрях Бют-о-Кай, насколько мне известно. Или в Маре [4] , может быть? Мать, отец, отчим? Поди узнай. Один или два брата-сестры? Может быть, я должен был бы больше обеспокоиться этим. Здесь мы как две птички на ветке, но когда она покидает ветку?

Я догадываюсь, что с ней нелегко. Как обычно говорят, она "несчастье для родителей". Люди этого молчаливого и улыбчивого типа непроницаемы, как сейфы. Все скользит по поверхности. Должно быть, эта дочка налетает, как порыв ветра, хватает йогурт в холодильнике и хло­пает за собой дверью, здравствуй-до-свидания.

4

Бют-о-Кай, Маре — районы Парижа.

Чем она собирается "заняться в жизни"? Если верить тому, что она говорит, а говорит она мало, чем-то в области аудиовизуальных средств информации или в области медицины, ну, короче, тем, что будет стоять в списке в разделе среднее образование плюс три года специального обучения. Или стюардессой, у нее успехи в английском, и ты же видел мои ноги? Или, может быть, еще пресс-атташе, ты видел мои глаза? Короче, все будет зависеть от обстоятельств, не стоит об этом думать заранее, и действительно, она не забивает этим голову.

Случается, что она врывается без предупреждения, она решила прогулять урок или болен какой-нибудь преподаватель. Она появляется с гамбургерами и жареной картошкой или с блинчиками с вареньем, это зависит от того, захотелось ей солененького или сладенького, но настоящий праздник - это заказ пиццы по телефону в часы пик и заключение пари. Если парень на своем мотороллере прибывает на десять секунд позже по истечении роковых тридцати минут, пицца в принципе должна быть бесплатной, но у нас не хватает духу потребовать этого. Пари заключается между нами двоими: я спорю, что пицца прибудет, к примеру, через двадцать две с половиной минуты самое позднее, Лизон, само собой, утверждает, что нет. Тот, кто проиграет, платит, подумаем-ка… поцелуем? Угадали. Тот, кто выигрывает, получает его. Надо же, по крайней мере хотя бы раз в жизни, подурачиться.

Лизон — это солнечная сторона моих любовных страстей. Другая сторона, теневая, не такая светлая, но такая же восхитительная. Если Лизон — это рыжий ягненок, то Элоди — черная козочка. Такая же живая, готовая к резкой перемене настроения.

Воспользовавшись своим небольшим отпуском, она устроила для нас — она всегда все устраивает! — миленькое свадебное путешествие, только мы вдвоем в очаровательном старом нормандском доме, стоящем на самом берегу моря недалеко от Трепора.

Для купания было еще холодновато, море было серым, небо — тоже серым, два серых оттенка растворялись один в другом, горизонт отсутствовал. Один из этих нежных и щемящих пейзажей, навевающих чувство смутной тоски, когда мечтательная задумчивость незаметно оборачивается размышлениями о смысле жизни. Несколько одиноких силуэтов на пляже, ветер, вспенивающий волны, резкий как раз настолько, чтобы растрепать нам волосы и разрумянить щеки. Кружатся и кричат чайки. Нам не хочется разговаривать.

Часто мы уходили далеко, без определенной цели, не чувствуя усталости. Мне представилось, как было бы хорошо, если бы с нами была собака. Она гонялась бы за чайками и, виляя хвостом, заглядывала бы нам в глаза, ожидая нашего одобрения. "Значит, тебе меня одной не хватает?" — не упустила случая сказать Элоди. Конечно, она шутила. Но все равно я не верю, что она способна делить с другой свою любовь.

Мы ходили за покупками под ручку, по правде говоря, мы не тратили на это много времени. Элоди готовила сытные блюда быстрого приготовления: рис или лапшу, приправленные тертым сыром и соевым соусом, с куском ветчины, двумя кусками сыра для получения протеинов, сопровождаемые бананом или яблоком для витаминов, все это орошалось чашей сидра, все же в Нормандии мы или нет?

Мы спали на очень неудобной еловой кровати в стиле "дизайна для бедных", как и вся остальная обстановка. Все было к тому же очень уродливым, вычурным, анахроничным: прочная, натертая воском мебель, типичная для домов простых людей в тридцатые годы. Это невязалось с приземистыми, простыми, но гармоничными очертаниями самого дома. Элоди объяснила мне:

— Это сторожка, домик сторожа большой виллы, которая виднеет­ся вон там, за деревьями. Владельцы приезжают туда только летом. Сторожа должны были бы быть здесь, но они попросили разрешения съездить к себе в Португалию на недельку. Какое-то семейное дело, похороны кажется. А мы этим пользуемся.

Когда мы не гуляем по побережью или по полям, мы валяемся в постели. Никогда я не пресыщался ее телом, никогда она мне не отказывала. И когда она сама начинала меня дразнить и провоцировать, даже падая от усталости и пресыщенный любовью, я чувствовал, как во мне снова с прежней силой поднимается вожделение. Наше взаимное познание отныне завершилось, нам больше нечего было открывать, я мог играть на ней, а она на мне, как играют на инструменте, зная, как про­будить начало и довести его до высшей точки, как довести желание до нестерпимой точки, как ускорить экстаз… А потом, бессильно распластавшись среди скомканных простынь, мы ведем бесконечные разговоры. Вещь для меня новая, до сих пор наши встречи были до конца заполнены сексом и тем, что к нему относится, то есть любовью.

О чем же мы разговаривали? Да обо всем. Ни о чем. О книгах. Преподавательская сторона ее натуры давала о себе знать. Она удивлялась тому, что она называла моей эрудицией, разнообразию моих вкусов, меткости суждений… Я и сам не знал, что такой подкованный. Я очень много читаю, я просто глотаю книги, это что-то вроде порока, как для других курение, у меня всегда, сколько я себя помню, была эта потребность, и, так как я терпеть не могу себя мучить, я читаю только то, что мне нравится. Оказывается, что мне нравится многое и почти во всех областях. Я обо­жаю узнавать новое, а особенно понимать его. Просто так, для собственного удовольствия, не думая о том, чтобы запомнить все это, с тем чтобы однажды воспользоваться. Она сказала "самоучка" с таким видом, будто все поняла. Я не самоучка, я не сам научился читать, мне показали, когда я был маленьким. Когда ты умеешь читать, у тебя уже есть все остальное. Я не самоучка, я просвещенный любитель, если на меня непременно нужно прилепить этикетку. Меня интересует все на свете, и, разумеется, что- то остается в памяти. Я сказал ей это, но она настаивала на своем самоуч­ке и в конце концов, почему бы нет? Я никогда не разговаривал с таким умным человеком, как она, к тому же обладающим умом целенаправлен­ным, оснащенным богатым словарем и всем остальным.

Не знаю ничего лучше на свете, чем слушать дипломированного преподавателя, рассказывающего мне о Плеяде и о ее влиянии на французскую просодию, в то время как я неустанно вылизываю розовую внутреннюю кожицу, выстилающую ее большие губы, время от времени уделяя внимание выпуклому дразнящему бутону, и это продолжается до тех пор, пока ее рассуждения не начинают путаться, и, наконец, она забывается и принимается постанывать.

Так прошли эти восемь дней: как одно мгновенье.

— Ну и глаза были сегодня утром у Крысельды! Они занимали пол-лица… Кажется, ее отпуск не очень удался… бедная старушка!

Так встречает меня Лизон. Она проверяет меня:

— О, скажите пожалуйста… Знаешь ли ты, что у тебя тоже не лучший вид, мой бедненький? Это все пожирательница мужчин Элоди! Обжора! Каннибалка! Она мне ничего не оставила! '

Она сразу же принимается проверять, на самом ли деле для нее ничего не осталось… Как приятно снова с ней встретиться! Как мне, оказывается, не хватало ее в объятиях Элоди, даже между бедрами Элоди… И после того как прошло несказанное мгновенье встречи, теперь уже мне не хватает Элоди в объятиях Лизон. Я бы хотел иметь их обеих вместе, я бы собирал мед с них по очереди, пил бы их росу, вдыхал бы их ароматы, всасывая их языки, облизывая груди, зарываясь носом в под­мышки, вминаясь в животы… Или лучше всего смешанными одна с другой, составляющими одно целое… Полное безумие… А почему бы не три, почему бы не четыре, раз уж на то пошло? Почему бы и не "Турецкая баня" старого распутника Энгра? Действительно, почему бы и нет? Быть единственным самцом, обожаемым, избалованным, в центре целого мира нежных округлостей, животов, бедер, рун, жемчужной влаги, нежных ждущих отверстий… Материнский мир, вот как. То, чего ищет мужчина — ну хотя бы я, про других не знаю, - то, чего ищет мужчина в конечном счете в женщине, — это неугасимая тоска по матери, по полной груди, из которой потоками струится жизнь. Слизистые с пахучими соками, невинное животное начало, растворенность в дружественной мягкости, безопасность… Безопасность. Здесь царит женщина, ее присутствием напитано все, я протягиваю руку, я открываю рот, рукой, губами я ощущаю женщину… Грезы маленького неудовлетворенного мужчины, фантасмагории невостребованной любви?.. Но я удовлетворен. И даже пресыщен! Что же тогда? Все дело в голове? Вечное недовольство? Я действительно озабоченный чудак.