Сердце Проклятого

Если не придираться к деталям (а Иегуда не собирался этого делать) она по-прежнему была молода, во всяком случае, казалась молодой.

— Ты голоден? — спросила она. — Хочешь поесть?

Он покачал головой.

— Вина?

— Пожалуй…

— Как ты нашел меня?

Иегуда пригубил терпкую рубиновую жидкость. Вино, которое Мириам налила в глиняную кружку из греческого узкогорлого кувшина, походило цветом на кровь.

— Люди говорят о тебе, Мириам. Те, кто помнит Иешуа, помнят и о тебе. Слухи ходят в Ершалаиме, в Александрии, в Риме. Минеи рассказывают об истинной книге, которую якобы ты написала, но никто ее не читал и списков не видел, а Иаков кричит на каждом углу, что нельзя верить бывшей блуднице. С его слов — ты, живя в Эфесе, отказалась от веры отцов, от веры в Иешуа, а стала поклоняться Артемис и служить ее храму…

Она рассмеялась негромко, сняла с полки завернутый в полотно хлеб, разломала на куски, положила их на плоскую глиняную тарелку, украшенную здешним орнаментом, и села за стол, напротив Иегуды.

— Я? Служу Артемис?! И люди верят в это?

— Кто-то верит, кто-то нет… Мне было важно одно слово — Эфес.

— Я не хочу лгать тебе по поводу веры отцов, Иегуда. Скажу только так: если бы Он был, неужели Иешуа умер бы в тот день? Но потерять одного Бога, еще не значит служить другому. Мне есть кому служить, мне есть о ком помнить, с кем советоваться и у кого просить прощения. И мне больше не нужно ждать машиаха. Для меня он давным-давно пришел…

Иегуда лишь кивнул и, столкнувшись с Мириам глазами, не отвел их, хотя хотел. Это было так непросто — смотреть ей в глаза так, чтобы не открыть душу. Даже спустя годы сердце его билось быстрее, когда Мириам сидела рядом.

— Я не писала никакой книги, Иегуда, — в голосе ее слышалась усталость, не сегодняшняя усталость, не утомление прожитым длинным днем, рабочими хлопотами, дорогой к дому. Прожитые годы вдруг легли на ее плечи, долгие, полные событий и страданий. — Всего лишь несколько раз говорила с Иаковом еще до того, как он объявил себя главой Ершалаимской церкви. И, как это не огорчительно для него — никогда не была блудницей.

— Я знаю.

Мириам покачала головой.

— Ты знаешь далеко не все. В чем-то мой грех больше, чем грех прелюбодейки. Мы никогда не говорили с тобой о том, как я оказалась рядом с Иешуа?

— Никогда, — подтвердил Иегуда, — но я знаю, почему ты оказалась рядом с ним.

— Любовь, — она убрала со лба непокорную прядь, снова улыбнулась и повела плечом. — Совершенно безумная, сожравшая меня с костями, до конца и безо всякой пощады — любовь. Это единственная причина, которая привела меня в Капернаум. Тут не надо долго думать — только чувство заставляет нас менять размеренную жизнь на пьянящую неизвестность. Только она, — повторила Мириам и глаза ее на краткий миг затуманились. — Но это лишь ответ на вопрос — почему я была рядом с ним, но ты сам знал его, Иегуда! Хочешь, я расскажу тебе, как я стала подругой Иешуа и почему он таки не повел меня под хупу?

— У тебя уже был муж?

— Да. Я была замужем, когда повстречала его, Иегуда. Я к тому времени была почтенной замужней женщиной. У меня был дом, муж — богатый торговец шкурами, вовсе не злой человек, и двое дочек, которых я любила. Как мне тогда казалось — больше жизни. А потом… Потом муж заболел, заболел сильно, внезапно, лихорадка терзала его и он буквально сгорал на глазах, а мне сказали, что неподалеку проповедует человек, который способен делать чудеса. Оживляет мертвых, лечит безнадежных, даже калеки после его слов обретают то, что потеряли много лет назад. Сказали, что этот человек — равви. Настоящий пророк, как те, что вели Израиль через море и пустыню. Мой муж умирал и врачеватели разводили руками. Мои дочери рыдали у его постели, и я пошла. Любая бы пошла. Просто за надеждой, чтобы не смотреть, как умирает близкий человек, чтобы попытаться спасти.

— Ты спасла его? — спросил Иегуда, догадываясь об ответе.

Она кивнула.

— Я нашла Иешуа. Он сказал что не умеет врачевать на расстоянии, что никто не умеет, и ему надо видеть больного. Мы вернулись, и Иешуа неделю поил моего Исайю отварами из сухих трав, клал тряпку, смоченную в уксусе, на его пылающий лоб, пытался влить бульон в пересохший рот. Ровно через неделю Исайя открыл глаза. Он был слаб, изможден, выпит болезнью до дна, почти до дна, но жив.

Это была болотная лихорадка, и га-Ноцри пояснил нам, что она может со временем возвращаться. Болезнь эта остается внутри человека навсегда и рано или поздно убивает, но если знать о ее течении и признаках и не давать приступам затаскивать жертву слишком глубоко, то можно прожить долго. Он оставил и лекарство от нее — высушенные травы, от которых пахло полынью, и плоды кизилового дерева — и ушел. Ушел.

И тогда заболела я.

Болезнь моя была тяжелей и мучительней, чем болотная лихорадка, и от нее не существовало лекарств. Чем можно лечить любовь, Иегуда? Никаким отваром, никакими примочками нельзя было заставить меня разлюбить пришлого равви, а жар, съедавший меня изнутри, не был лихорадочным — это был мощный, густой жар, как тот, что плавит медь в тигле мастера. Он разъедал меня, этот жар, он не давал мне дышать, жить, заботиться о своей семье, быть женой своему мужу. Одна, всего одна мысль одолевала меня днем и ночью — когда я снова увижу его?

Она замолчала, вспоминая происходившее тогда. Руки ее то теребили край кетонета, то смахивали с досок стола невидимые крошки, то касались кувшина с вином.

— Если бы Исайя был плохим человеком, — наконец-то сказала она, — все было бы просто. Но он был хорошим человеком. Я никогда не любила его. Я вообще не знала, что есть на свете такое чувство, пока не встретила Иешуа. Муж был старше меня почти на двадцать лет, я была у него третьей женой — две предыдущие умерли в родах, так и не дав ему потомства. Может быть, поэтому, а может потому, что чувствуя свое угасание, он тянулся к моей молодости, как пустынная колючка к чуть влажному песку. Исайя был очень привязан ко мне и за все 15 лет нашего брака ничем меня не обидел. Что было делать мне? Как оставить того, кто привязан к тебе всей душой? Как оставить дочерей? Как нарушить закон и совершить один из страшных грехов — грех прелюбодеяния?

В голосе ее послышалось страдание.

— Я бы ушла, — продолжила Мириам чуть погодя. И, подумав, добавила. — Наверное. Я не смогла бы долго бороться. Но тогда, в тот момент, Иегуда, я решила, что долг превыше. Решила остаться и забыть. Жизнь моя протекала, как во сне. Я делала всю работу по дому, приглядывала за детьми, готовила еду, ночью делила постель с мужем. Он был еще слаб телом после болезни и не мог приходить ко мне, но от одной мысли о том, что он это сделает, у меня внутри все сжималось. Когда Исайя спал рядом со мной, я рыдала от тоски по другому мужчине и от презрения к собственной слабости. Я думала, что Иешуа нет до меня дела, что он забыл обо мне сразу, как покинул пределы нашего селения. Но я ошибалась…

Мириам подняла глаза, и Иегуда увидел, что они наполнены не слезами, а светом — в них плясали язычки пламени. В первый момент он опешил, задохнулся от неожиданности, потом сообразил, что видит в ее зрачках всего лишь отражение зажженного светильника, но сердце его уже колотилось, как после бега.

— … он пришел за мной. Когда я увидела Иешу на пороге, то слова, на которые он был мастер, оказались не нужны. Он протянул мне руку, улыбнулся своей чуть кривоватой улыбкой, и я поняла, что пропала. Я пошла за ним, оставив все, что имела, и ни разу, слышишь, ни разу в жизни об этом не пожалела. Наша с ним любовь была так коротка, но я до сих пор иногда просыпаюсь в уверенности, что сплю на его плече. Слышу его голос. Чувствую запах его кожи. Все мы, Иегуда, взращены в страхе перед грехом, и то, что будет написано в Книге Судеб, для нас не пустой звук. Но любовь — это не грех. Грех — это когда ее нет.

Мириам улыбнулась, и эта улыбка смахнула с ее лица двадцать лет, прошедшие с того самого дня, когда Иегуда бар Иосеф навсегда перестал существовать для тех, кто его знал. Перед ним сидела молодая женщина, а седина… Седина ее, кое-где пробивавшаяся сквозь парфянскую краску для волос, стала вдруг совсем незаметна, как и морщинки в углах глаз, как и потерявшие былую упругость щеки и неровная линия подбородка. На миг — путь всего на миг! — время отступило.

— Вот почему он не повел меня под хупу, — повторила она окончательно севшим голосом. Огоньки в ее глазах погасли, но из-под ресниц все еще проглядывал призрачный отблеск. — Теперь говорят, что я была блудницей. Что ж… Пусть говорят. Я не стану отрицать этого. По Закону моего народа на мне лежит тяжкий грех — я оставила мужа своего, быть верной которому клялась в день свадьбы. Я оставила дочерей своих и дом свой. Я кругом виновата и нет мне прощения среди людей, пусть зовут меня блудницей — наверное, я того заслуживаю. Но если любовь — действительно главный дар Всевышнего, если Иешу был прав, то перед Богом я не виновата. Потому что Бог — есть любовь.