Сердце статуи

— Какие работы?

— «Прелестная пастушка» и голова Сократа. Вот загадка так загадка! Если я получил тогда удар по черепу…

— Ты и сейчас получил, — перебила она. — А Цирцею убили… и разбили.

— Надя, продолжай!

— Живую женщину и ее изображение уничтожили при тебе.

— Я же был в беспросветной коме!

— Необязательно с первого удара. Тебя сокрушили, ты не мог встать… и нога, не забудь. Он при тебе уничтожил статуи, чтоб ты, беспомощный, видел. А потом добил.

— Может, и не он добил, — добавил я интуитивно, во внезапном прозрении. — А другой. Понимаешь? Вот что их повязало одной веревочкой. Ничего, я до них доберусь.

— Макс, ты только что поклялся.

— Никому ни слова, честно. Ну, что ты, душа моя? Чего ты боишься? Никто не рискнет — хотя бы из-за Котова — напасть на меня, подписать себе приговор. Они на крючке.

— Я и его боюсь. Макс, ты на мне женишься?

— Неужели ты хочешь? Муж я очень незавидный, больной, старый.

— Ты молодой и красивый, — возразила она с женственным упрямством.

— Хорошо, делаю тебе официальное предложение.

— Все, я твоя жена.

— Нет, как только найду его и истреблю.

— Тебя арестуют! Ты же поклялся…

— Черт с ним, я смолчу. Гордость и любострастие — вот из-за чего меня к причастию не допустили.

— Ты говорил.

— Когда?

— Перед… да, 9 июня. Ну, вот когда ты захотел посмотреть, как я живу. Мы ко мне в мансарду поднялись, и ты сказал: «После встречи с тобой я избавился от двух главных пороков — гордости и любострастия».

— Но ведь… иль я не так понял?.. мы принадлежали друг другу.

— Да, это случилось уже 3 июня. Но ты говорил, что это не похоть, а любовь.

— А ты?

— Я была счастлива.

— Девочка ты моя. Пойдем ко мне?

— Нет, Макс, прости.

— Да, я должен еще заслужить твою…

— Да ну. Мне нужно к Андрею.

— А что с ним?

— Ну, переживает.

— Надя, я нечаянно услышал с вашей веранды. Что такое «произошла подмена по контрасту»?

— Ах, это из моего детства, не надо об этом. Ты на меня не обижаешься?

— За что, радость моя?

— За то, что я ухожу.

— Делай все, что тебе хочется.

Мы стояли, обнявшись и никак не могли разъединиться. Наступила любовь. Наконец она пошла, я спросил вдогонку (не смог унять зуд сыщика):

— Надя, тогда в июне она не могла прятаться в моем доме?

— Господи, зачем? — Надя остановилась.

— Где-то она скрывалась неделю.

— Только не у тебя. Я почти каждый день прибиралась, пыль во всех закоулках стирала. Ты свою домработницу вконец избаловал.

— Из-за чего мы с ней поссорились?

— Да ведь она не делала ничего! Как ты ей раньше не отказал. — Надя подбежала ко мне, обняла за шею, я стал счастлив. — Я приду к тебе ночью, хочешь?

Я вдруг испугался.

— Больше всего на свете хочу, но я болен, боюсь…

— Просто так приду.

— Нет, любимая. Ты придешь, обязательно, когда я смогу стать для тебя настоящим мужем.

29

Жизнь просветлела — я жаждал света. И когда проходил через холл (переплеты сияли), опять вспомнились «Бесы». Если Бога нет, то какой же я после того скульптор? Какой я человек? И подумалось нечаянно: он предчувствовал, а мы с бесами живем. Это не теперешняя мысль, нет, я же ничего не знаю об этом мире, мне нельзя, доктор запретил, да и я сам отстранился… Однако читал про бритву «Жилетт» и видел голого монстра по телевизору и много несчастных видел, нищих… ну, ежели буханка стоит девятьсот рублей! Однако «Всех Скорбящих Радости» обрели. И может, одна плита на полу, которую прихожане попирают, — будет моя, за пятьдесят тыщ. «Поставь себя ниже всех». Должно быть, с этой мыслью — мы с бесами живем — я к отцу Владимиру и ходил на исповедь.

Я с нежностью взял в руки защитного цвета томик с коричневыми буковками. Я тебя знаю и помню, спасибо.

Потом наверх поднялся, свет включил, пахнуло, уже слабо, восточной вонью. И как я мог в таком чаду чего-то сам творить? Все окна настежь распахнул и закрывать не буду, очищу дом. Мы с Надей потом мусор вынесем, и никогда больше я к глине не прикоснусь. А что делать буду? Побираться.

Ну, это все химеры. Чтоб по-настоящему очиститься, надо прежде убийцу… нет, нет, батюшка предостерегал… хотя бы назвать. Хотя бы про себя. Ведь если кто из Голицыных замешан (даже брат) — я могила.

Вот она… дверца в небытие, как-то странно выговорилось. Откуда такой оборот?.. Вот откуда: фотография, мы сидели втроем, а за нами в глубине фрагмент статуи, канувшей в небытие… Цирцеи. Конечно, Цирцеи, которая мне снится по ночам, вспомни лицо с зелеными пятнами, зеленые глаза, подружкину фотокарточку… вот откуда чувство, что я видел ее уже после покушения. Видел во сне, и наяву статуя торжествует.

Да ведь она уничтожена, и «оригинал» убит… какое уж тут торжество! Вдруг внизу ожил телефон. Я сбежал по лестнице и какое-т время смотрел на аппарат, как на гремучую змею. Взял трубку.

— Господин Любезнов? — пророкотал далекий тяжелый бас. — Извините, что так поздно, никак не мог дозвониться. Альберт вас беспокоит.

— Какой Альберт?

— Тот самый. Завтра будем забирать.

— Кого? — выдохнул я.

— Вы деньги получили?

— Деньги?

— От парфюмерной фирмы «Чары» из Санкт-Петербурга.

— На почте денег нет.

— Ну, это не наша вина, ждите. А мы завтра присылаем грузовик.

— У меня ничего нету!

— 10 июня на меня напал маньяк, чуть не убил и уничтожил все мои готовые вещи.

— Максим Николаевич, — зарокотал бас после паузы, — вы, часом, не…

— Нет, не пьян, а болен. Заработал амнезию, ничего не помню. Но вы не волнуйтесь насчет денег…

— Это пусть шеф волнуется, это его идея. Вот вернется из Японии…

— Что я для вас делал?

— Скульптурную группу «Страсть».

— А не «Сладострастие»?

— Один черт.