Сердце в тысячу свечей

Для меня повисшая тишина мучительна, но Сноу ситуация, определенно, забавляет. Дождавшись, когда безгласая наполнит его стакан, он произносит:

– Вы не стесняйтесь, ешьте, ешьте, Китнисс…

Признаю свое поражение и решаю не спорить: взяв столовый прибор, лениво ковыряю им в тарелке. Где Пит?

Сноу поглощает пищу с отменным аппетитом, а вот мне есть совсем расхотелось: считаю минуты, ожидая, когда можно будет уйти. В возникшей тишине, как мне кажется, неожиданно громко открывается дверь, и раздается цокот каблуков по начищенному полу. Напряженно поворачиваю голову и растерянно прикусываю губу: широко улыбаясь, к нам приближается внучка президента.

– Всем приятного аппетита, – сладко говорит Ребекка.

– Здравствуй, милая, – отвечает Сноу, приглашая ее сесть рядом.

«Милая, как и все твои розы, – думаю я злобно. – Красивая снаружи и с ядом внутри».

Мне не нравится Ребекка – от нее веет опасной самоуверенностью, и, я не ошибаюсь, сейчас в зеленых глазах светится превосходство надо мной. Для этого есть причины? Даже если она красавица, а я самая обыкновенная, она не лучше меня. Или нет?

Девушка обходит стол кругом и усаживается ровно напротив меня. Вздыхаю. Одновременно с тем, как двое безгласых начинают суетиться вокруг внучки президента, я встаю со своего места. Ножки стула скрежещут по полу.

– Я плохо себя чувствую, пойду прилягу.

Ребекка ловит мою реплику, невинно хлопая ресницами.

– Тебе снова нездоровится, Огненная? – она – сама забота. – Ты, часом, не беременна? Снова.

Мои щеки вспыхивают от этого укола и, невнятно извинившись, я спешу поскорее убраться из столовой.

Она знает о том, что мы с Питом притворялись? Она знает, что еще вчера утром я была невинна?

Она никогда не узнает, что сегодня все изменилось.

Мне в спину доносится ее ехидный смешок. Поджимаю губы и тороплюсь прочь.

***

Пит приходит только к вечеру, и при первом взгляде на напарника мое сердце пропускает удар. От страха. Воспоминания об Играх так ярко вспыхивают перед глазами, что мне приходится зажмуриться и встряхнуть головой, лишь бы прогнать их прочь.

На напарнике черный костюм с вышитыми на воротничке и рукавах языками пламени. Светлые волосы зачесаны назад и залиты лаком так сильно, что блестят, словно глянец, а вокруг глаз – темная подводка. Я стою и молча разглядываю Пита, пока тот проходит и садится на диван.

– Не пялься на меня, Китнисс, – говорит он. – Я знаю, что похож на трибута, наряженного для…

– Парада…

Я замолкаю, отводя глаза в сторону. Мне все еще немного страшно. И теперь уже мерзко: кто бы ни был покупателем Пита, ему явно нужно прямое доказательство того, что он приобретает настоящего Победителя Игр.

Несмело усаживаюсь на другой конец дивана, совершенно не представляя, как себя вести. Я провела весь день, тоскуя по Питу, и мне безумно хочется прижаться к нему, но имею ли я право – через несколько часов ему придется уйти, чтобы позволить кому-то чужому… прикасаться к своему телу. Что произойдет этой ночью между моим напарником и той женщиной? Кто она? Старая или молодая? Надеюсь, что она уродина. Она будет его целовать? А ему понравится?..

– Я буду тебе противен после того, как?.. – Пит не договаривает, замолкая на полуслове.

Резко поворачиваю к нему голову: напарник смотрит в стену, ту самую, с которой еще не оттерли мой утренний чай. Подсаживаюсь ближе, касаясь рукой его плеча.

– Не будешь, – говорю я, хотя совершенно не знаю, на что похоже чувство «не только мой». Тем более теперь, после нашей с ним ночи.

Пит наконец смотрит мне в глаза, и, наверное, я должна его приласкать, но вид напарника мне неприятен – он сейчас слишком сильно похож на того себя, каким был на втором параде трибутов, а значит, впереди новые Игры и… ужасы, боль, крики, смерть.

Глубоко вздыхаю, повторяя про себя, что это не больше, чем просто образ: под слоем краски, наложенной на радость капитолийской богачке, все еще Пит. Мой Пит.

Чувствую неуверенное прикосновение на своей щеке и заставляю себя быть смелой – смотрю в лицо опасности, снова поворачиваюсь к напарнику. Он выглядит расстроенным. И растерянным.

– Мне страшно, – признается Пит.

Я не ожидала. Что я могу сказать? Я хочу схватить Пита и держать, крепко-крепко, чтобы он не вырвался, даже если попробует; чтобы его не смогли забрать, даже если захотят. Напарник, союзник. Друг. Будущий муж.

Мой мужчина.

И сегодня он уйдет к другой женщине.

Я не хочу его отпускать. Я в силах запретить, отказать, не позволить. Пойти к Клариссе и сказать, что передумала – товаром буду я.

Но… тогда… чужие руки будут касаться моего тела, чужие губы будут требовать моих поцелуев…

Слезы наворачиваются на глаза. Я не могу.

Подаюсь вперед, обнимая Пита обеими руками, и кладу голову ему на плечо. Он прижимает меня к себе, морщусь: даже наши последние минуты пахнут розами – одеколон напарника вызывает у меня отвращение. И все равно я не отстраняюсь, тыкаюсь носом в его шею, как котенок, который ищет ускользающее тепло.

Мы сидим так очень-очень долго, не разговариваем, даже не смотрим друг на друга. Я не знаю, какие мысли бродят в его голове. А в моей – сплошная печаль, приправленная горькой ревностью. Слишком хорошо я помню, как ласковы могут быть его руки, как приятны могут быть его прикосновения… Как я могу отпустить его к ней?..

Часы на стене отбивают безжалостный ритм, сокращая время нашего единения. Почти восемь. Мне невыносимо хочется спросить, как Пит узнает, когда настанет время уходить, но напарник, похоже, думает о том же.

– Кларисса сказала, что придет за мной. – От его голоса чуть колышется прядь моих волос.

Беззвучно киваю, сильнее прижимаясь к груди Пита. Прячу от него свой взгляд и все-таки решаюсь задать вопрос:

– Ты… будешь целовать ту женщину так же, как меня?

Мне кажется, что мое лицо пылает, но я не смогла сдержаться, это сильнее меня.

Напарник касается моего подбородка и, чуть надавив, поднимает мою голову выше. Приходится посмотреть ему в глаза.

– Я никого не буду целовать как тебя, Китнисс. Никогда, – уверенно говорит он. – Ни эта женщина, ни любая другая: они могут купить мое тело, только сердца им не получить – оно твое.

Прикрываю глаза, когда Пит проводит ладонью по моей щеке, зарывается пятерней в распущенные волосы.

– Может, она страшная? – пытаюсь пошутить я. Горько, никому не смешно.

– Может, – вздыхает Пит. – Страшная, кривая, косая или вообще парень. – Напарник натянуто улыбается, только мне от этого еще больше хочется плакать.

Пит прислоняется своим лбом к моему, его дыхание касается моего лица.

– Мне без разницы, кто там будет, Китнисс, – шепчет он. – Я люблю тебя. Всегда, слышишь? Сколько себя помню. И всегда буду любить…