Сердце, живущее в согласии
Шрифт:
– Сколько их у вас? – спросила я.
– Двенадцать.
– А вы – настоятель монастыря?
– Нет. Мы занимаем монастырское здание, но не живем по уставу буддистов.
– Тогда как называть ваше… поселение?
Тхар Тхар задумался.
– Семьей. Мы живем вместе. Двенадцать моих чад и я. Все они… как бы это правильно сказать… все они отличаются от обычных детей. Ко Аунг слеп. Ко Маунг глухой. У Ко Лвина горб и заячья губа. Ко Хту хромает. Соэ Соэ потеряла ногу, Моэ Моэ – руку. У Тоэ Тоэ дрожат конечности, а у Эй Эй не сгибается нога. По разным причинам эти дети стали обузой
– Почему? – удивилась я.
– В буддистских монастырях не любят брать послушников с телесными увечьями. Считают, что у таких детей плохая карма. Монахами могут быть лишь здоровые физически и душевно. Потому эти двенадцать попали ко мне.
– И что вы с ними делаете?
Тхар Тхар подлил чаю и озадаченно посмотрел на меня. Наверное, мой вопрос показался ему бессмысленным.
– То, что и положено делать отцу семейства, – забочусь. Точнее, у нас все заботятся обо всех. Обучаю их, насколько хватает знаний. Мы выращиваем овощи, плетем корзины, покрытия для крыш и стен, которые продаем. Вместе молимся и медитируем. Вместе готовим еду и едим. Разве у вас нет семьи?
Я кивнула в сторону спящего У Ба:
– Есть. Брат.
– А в Америке?
– Там я живу одна.
– У вас нет мужа?
– Нет.
– И детей?
– Тоже нет, – выдохнула я.
– Значит, вы живете совсем одна?
Я не помнила, когда на меня смотрели с такой жалостью. Наверное, только в детстве.
– Да, я живу совсем одна, и мне это нравится.
Тхар Тхар склонил голову набок и слегка раскачивался, не говоря больше ни слова.
Девчоночий голос позвал нас к столу.
Мы расселись вокруг очага на трех бревнах, служащих скамейками. Двенадцать детей, Тхар Тхар и я. Каждый получил по миске риса с овощным карри и по вареному яйцу. Кто-то из детей украдкой поглядывал на меня, другие были слишком голодны, чтобы интересоваться моей персоной. У карри оказался горьковатый привкус, но мне понравилось. Рис был тщательно перебран и промыт. Мне не попалось ни одной песчинки или камешка.
На кухне царила тишина и покой. Потрескивал огонь, снаружи доносился шелест бамбука.
Только сейчас я заметила, что у одной девочки трясутся руки. Ее недуг напоминал болезнь Паркинсона. Она подносила ложку к губам, но рука тряслась так сильно, что рис падал обратно в миску. После нескольких безуспешных попыток девочка ухватилась левой рукой за правую, однако дрожь стала только сильнее.
Рядом, зажав миску между колен, сидела однорукая Моэ Моэ. Видя, что у соседки не получается есть самой, Моэ Моэ взяла ложку и принялась ее кормить. Девочка сразу успокоилась. Мы с Моэ Моэ переглянулись. Она была единственной, кто не отводил глаз. Жестом я показала, что готова помочь. Моэ Моэ едва заметно покачала головой и посмотрела с благодарностью. На ее лице мелькнула улыбка, прекрасная и невыразимо печальная.
Я отнесла миску риса У Ба, но у него не было аппетита. Отбросив привычные вежливые отговорки, брат сказал, что очень хочет спать.
Мы решили переночевать в монастыре.
Тхар Тхар устроил нас на ночлег. Он подмел пол, достал несколько подстилок и одеял и два спальных мешка, расстелил их в уголке, за
занавеской. Под мой мешок подложил пару одеял, предполагая, что я не привыкла спать на жестком полу. Между мешками Тхар Тхар поставил взятую с алтаря миску, где плавали лепестки роз. По его словам, эти цветы отгоняли от человека дурные сновидения и навевали крепкий сон.Меня тронула его предусмотрительность. Я присела рядом с мешком У Ба, брат устало улыбнулся, взял мою руку и через несколько минут заснул.
Я вышла на крыльцо, села на ступеньки. Над головой перемигивались яркие звезды, их было так много, что у меня захватило дух. Изнутри доносился кашель У Ба. Брат кашлял даже во сне.
Вскоре ко мне присоединился Тхар Тхар. У него были удивительно широкие, сильные ступни, никак не вязавшиеся с длинными, изящными пальцами рук. Он принес свечку, чай и две чашки.
– Хотите?
– С удовольствием.
– Ваш брат сильно простыл, – сказал Тхар Тхар, разливая чай.
– Надеюсь, у него всего лишь простуда.
– Вы предполагаете что-то иное?
Я рассказала ему о мандалайском враче с печальными глазами. О затемнении в легком У Ба и о лекарствах, которые не лечат.
– Вы вините в этом себя?
– Я беспокоюсь за его здоровье.
– Понимаю, но вам незачем тревожиться. Ваш брат не собирается умирать.
– И он так говорит. Но откуда эта уверенность? Вы же его впервые видите? Или у вас тут все астрологи и ясновидцы?
– Я не то и не другое. Но мне знаком его кашель. В холодное время года у нас так кашляют многие. И потом, в его глазах нет смерти.
– Вы верите, что по глазам человека можно узнать, суждено ли ему умереть?
– Да, – спокойно ответил Тхар Тхар.
– Как?
Мой вопрос заставил его задуматься. Он сидел, обеими руками почесывая бритую голову, словно сам себя гладил.
– У каждого по-разному. У кого-то в глазах стоит страх смерти. От жизни там остался крохотный огонек, который того и гляди погаснет. Из кого-то жизнь ушла еще не целиком, но во взгляде уже поселилась пустота. В глазах вашего брата я не увидел ничего, что указывало бы на приближение смерти.
– Доктор не был так уверен.
– Врачам некогда заглядывать в глаза.
Мне больше не хотелось говорить об этом. Я снова спросила Тхара Тхара об итальянском священнике.
– Это и в самом деле долгая история.
– Ничего. У меня есть время.
– Первый раз вижу западного человека, который никуда не торопится, – засмеялся он.
– А вы встречали многих людей с Запада?
– Что значит «много»? У нас иногда бывали гости. Отец Анджело радушно их принимал, но они вечно куда-то неслись. Даже на отдыхе.
– Я не спешу.
Тхар Тхар смерил меня взглядом:
– Вы надолго приехали сюда?
– Посмотрим. У нас нет никаких планов.
– Вы меня все больше удивляете, – признался он, морща лоб. – Значит, готовы провести здесь несколько дней?
– А почему бы нет?
– Но тот, кто живет с нами, должен помогать по хозяйству.
– Как?
– Готовить еду. Подметать полы и двор. Стирать белье. Собирать яйца. Кормить кур.
– Я согласна… если расскажете, как познакомились с отцом Анджело.