Сердце-зверь

Друг за другом, словно те дни, когда я ходила к реке, на берегу выстроились три пары камней. Каждый раз я приносила новую пару. Искала камни недолго — было много камней, подходивших по весу и готовых вместе со мной опуститься на дно. Но все они были не те. Из моих карманов они возвращались на землю. А я возвращалась в город.

Одна из книг летнего домика была озаглавлена «Самоубийство». Там утверждалось, что лишь один способ самоубийства человек мыслит как приемлемый для себя. Я же металась, словно в заколдованном круге, между окном и рекой. Смерть свистела мне издалека, нужно было взять разбег. Внутренне я собралась, и лишь крохотная частичка меня отказывалась повиноваться. Наверное, артачился зверек в моем сердце.

После Лолиной смерти Эдгар однажды сказал: «Был выбран надежный способ». В сравнении с Лолой я вела себя смешно. Я еще раз сходила на реку, чтобы свои подобранные парами камни разбросать среди прочих камней. Лола же сразу сообразила, как поясом от платья раз и навсегда затянуть мешок со своей смертью. Если бы Лола выбрала для себя мешок с рекой, она бы сумела подыскать хорошую пару камней. О таких вещах не пишут в книгах. Читая ту книгу, я думала: буду знать, что да как, если понадобится умереть.

В той книге слова казались такими близкими, что я думала: в свое время они сделают все что нужно. Но когда я стала примерять их на себя, они вдруг затрещали по всем швам, и я опять очутилась на воле. Я громко смеялась, разлучая парочки камней на берегу. Нет, со смертью я затеяла что-то не то.

Вот такой я была глупой, хохотала, чтобы не разреветься. И упрямой, ведь я подумала: река — не в моем мешке со смертью. Не удастся капитану Пжеле вывести меня на «чистую» воду.

Эдгар и Георг приехали только летом, когда в школах начались большие каникулы. Ни они, ни Курт никогда не узнали, что мне свистела смерть.

Курт, приезжая раз в неделю, рассказывал о бойне. Рабочие пьют теплую кровь забитой скотины. Крадут потроха и мозги. Вечером перебрасывают через забор окорока и голяшки. Братья и свояки рабочих ждут, сидя в машинах, потом ставят им выпивку. Рабочие вешают на крючья коровьи хвосты, на просушку. Одни хвосты, высыхая, делаются жесткими, другие остаются гибкими. «Жены и дети — сообщники, — сказал Курт. — Жесткие хвосты служат женам работяг вместо ершиков для бутылок. Гибкие — детям работяг вместо игрушек».

Курта не испугало, когда я рассказала, что капитан Пжеле заставил меня петь. Курт сказал: «Это красивое стихотворение я почти совсем забыл. Я теперь сам себе кажусь чем-то вроде того холодильника с Лолиными языками и почками. Но там, где я теперь, там каждый — такой вот Лолин холодильник. Весь поселок — одна громадная столовка».

Дойдя в своем рассказе до «поганой поросли» и «собачьей свадьбы», я попыталась воспроизвести интонации капитана Пжеле. У Курта это получилось удачнее. И Курт захохотал во все горло, так, что в груди у него захлюпало и захрипело. Вдруг он поперхнулся и спросил: «Но как же кобель? Почему там не было кобеля Пжеле?»

Мешок с рекой был не для меня. И ни для кого из нас четверых.

Мешок с окном был не для меня. Он был предназначен Георгу, как выяснилось позднее.

Мешок с веревкой был не для меня. Он был предназначен Курту, как выяснилось еще позднее.

Но в то время Эдгар, Курт, Георг и я этого еще не знали. Надо бы сказать: этого никто еще не знал. Однако капитан Пжеле не был «никем». Может быть, капитан Пжеле уже тогда придумал два мешка. Сначала мешок для Георга. Затем мешок для Курта.

Может быть, у капитана Пжеле в то время еще не было мыслей о первом мешке и еще долгое время — о втором. Или же мысли эти у него уже были, однако мешки он распределил на разные годы.

Мы не могли представить себе мысли капитана Пжеле. Чем больше мы старались в этом разобраться, тем меньше понимали.

Так же, как я научилась находить в своих письмах подходящее место для простудыи ножниц, капитан Пжеле, вероятно, научился находить подходящее время для смертей — смерти Георга и смерти Курта. Вероятно.

Я совершенно не понимала, что можно сказать о капитане Пжеле и при этом не ошибиться. И что можно сказать о себе самой и не ошибиться; я соображала не сразу, а лишь последовательно, иногда в три приема. А потом оказывалось, что и это неверно.

Зима уже кончилась, весна еще не началась — за это время я услышала о пяти утопленниках: эти пятеро застряли в зарослях у реки, за городом. Все говорили об этом так же, как о болезнях диктатора: качая головами и вздрагивая. Все, даже Курт.

Рядом с бойней, в зарослях, Курт видел мужчину. У рабочих начался перерыв, и они побежали в большой цех, греться. Курт туда не пошел — не хотел видеть, как они пьют кровь. Он ходил по двору и смотрел на небо. В конце двора повернул обратно, и тут услышал голос: кто-то попросил дать какую-нибудь одежонку. И замолчал. Курт увидел в зарослях наголо бритого человека. На нем было только теплое белье. Лишь после перерыва, когда рабочие залезли в канаву и оттуда торчали только их головы, Курт опять подошел к тем зарослям. Помочился в кустах, положил на землю брюки и куртку. Но бритоголового там уже не было.

Вечером Курт опять прошел мимо тех кустов и увидел, что одежда исчезла. Полиция и военные прочесывали местность, на другое утро — поселок. На бойне рабочие откуда-то узнали, что на поле репы, что сразу за бойней, найдена арестантская шапка.

— Вероятно, в тот же вечер этот человек оказался в реке, — сказал Курт. — Ох, только бы не его они выловили, на нем же мои шмотки.

Во рту у меня горчило. Я прилежно собрала свои три пары камней — как раз для трех утопленников. Может быть, и для этого человека.

— Да ведь не факт, что они именно его нашли, — сказала я.

На фабрике я занималась переводом инструкций по эксплуатации гидравлических машин. Для меня эти машины были большой, толстый словарь. Я сидела за письменным столом. В цеха ходила редко. Железо машин и словарь не имели между собой ничего общего. Чертежи казались мне какими-то условными знаками, принятыми по соглашению между жестяными баранами и рабочими — рабочими дневной смены и рабочими вечерней смены, разнорабочими, отличниками производства, передовиками производства. Их головам совсем не нужны были какие-то названия для того, что выходило из-под их рук. Они тянули свою лямку, тянули до старости, если не погибали при побеге или не падали замертво на рабочем месте.