Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд Смерти. Полночь
Шрифт:
Муха, взлетев с цветка в безмолвной Олларии, зажужжала и нашла свой вполне материальный конец в Бергмарк. Он убил муху и вернулся в Агмштадт? Он вернулся в Агмштадт и убил муху?
Тикают часы, в солнечном столбе кружат пылинки. Так спокойно, так безопасно… «Виденья посылаются свыше», – учат клирики; «Видения непостижимы, – долдонят сьентифики, – их нельзя ни предвидеть, ни вызвать». А точно ли нельзя? Ли прикрыл глаза, восстанавливая в памяти мрачноватую комнату, неожиданно яркую синюю полосу шторы. Материнские руки теребят атлас, сталкивают со стола какую-то ерунду, расшнуровывают корсаж баронессы… Переодевшись, Марианна не пыталась прикинуться служанкой, так для чего ей мещанское платье? Ответ очевиден: в нем проще бежать, а ведь в Нохе с ее стенами и церковными гвардейцами всяко безопасней, чем в городе. Последнее объясняет переселение к Левию, но как графиня Савиньяк и баронесса
Рожденная воспоминаниями о хитреце с морискиллами догадка еще не стала мыслью, а Ли уже отпирал походное бюро, где среди карт и писем скрывалась все еще завернутая в вышивку находка девицы Арамона. Сверкнуло и мелко затряслось не померкшее за века серебро, но рука Проэмперадора оставалась твердой – это маску била дрожь. Лионель едва не отшвырнул сгусток лихорадки, сдержался, положил на карту и, уподобившись Рудольфу, прошелся по комнате. Собрался с силами, стал у стола, вглядываясь в зыбкие, будто отражение, черты и ощущая, как разгоняется его собственное сердце. Это могло быть шагом в Олларию, в заросший чертополохом двор. Это было шагом туда… По серебру чиркнул малиновый промельк, Ли успел удержать его взглядом, вытягивая, словно нить. Он увидит, он сейчас прорвется и увидит… Двор, разбитые бочки, сорняки, солнце…
3
После очередного поворота Луиза сдалась и позвала на помощь. Крик вышел глухим, словно большую его часть впитали ноздреватые, слезящиеся стены. Ответа не было, как и эха. Женщина, сколько смогла, простояла на месте, вслушиваясь в показавшуюся запредельной тишину, потом завопила во всю глотку. Без толку – она слишком углубилась в старые склады, к которым примыкал конный двор. Ее не слышали, о ней не думали, ее не искали, мало того, вокруг стал подниматься туман. От Герарда Луиза знала, что в горах туману вылезти раз плюнуть, и все равно испугалась. Да, это было глупей глупого, но тишина, хватающая за каблуки глина и повторяющие друг друга проходы между одинаковых зданий вызывали ужас. Ко всему, госпожа Арамона одевалась для светского разговора в летний день, а не для беготни по промозглым задворкам. Холод породил злость, злость слегка вправила мозги. Капитанша вспомнила, что, постоянно сворачивая в одну сторону, вернешься, откуда вышел, потом сообразила, что уже раз десять поворачивала куда попало. Ничего, если в конце окажется стена, она просто вернется к ближайшей развилке, как-нибудь пометит проверенный тупик и займется следующим лазом. Резиденция маркграфа не так уж и велика, если не метаться навроде безголовой курицы, выберешься.
Госпожа Арамона запрокинула голову, пытаясь разглядеть солнце и хотя бы понять, где юг. Не вышло – дневное светило сгинуло в туманных тюфяках. Это вновь придало злости, а значит, и сил. Мысленно простившись с обувью, Луиза приподняла подол и бодро зашлепала между уже не сараев, но самых настоящих равелинов, однако далеко уйти не удалось – грязь стала непролазной. Когда ноги ушли в холодную серо-бурую кашу по щиколотку, женщина сочла за благо повернуть. Она сделала еще с сотню шагов, с трудом выдираясь из чавкающей глины, и поняла, что мельче грязь не становится. Оглянулась – за спиной было девственно гладко. Держась за стену, Луиза подняла ногу, стащила превратившуюся в какой-то похабный ком туфлю, перемазалась, немного успокоилась, глянула вниз. След никак не успевал затянуться. След исчез.
Что с ней сталось потом, женщина не осознавала. То воя от ужаса, то проклиная, она билась в каменной паутине, падала, поднималась, бросалась на стены, царапая скользкую кладку, куда-то бежала, пытаясь вырваться из ловушки, но камень, глина и туман держали крепко. Луиза вымокла до нитки, обломала ногти, сорвала голос и наконец, грязная и босая, вывалилась из словно бы выплюнувших добычу переходов. По глазам саданул ослепительный свет, и это было не солнце. Ядовито-зеленое, будто сладкий травяной сироп, сияние било свихнувшимся фонтаном прямо из каменных плит. Оно было завораживающе ярким, изголодавшиеся по цвету глаза вбирали в себя изумрудный мед, и госпожа Арамона не сразу поняла, где она. Слепо протянув вперед себя руки, женщина шагнула вперед.
– Иди вон! Вон!
Луиза вздрогнула и увидела. Небо. Солнце. Ноху. Дочку.
Там, где лукавый олларианец пугал придворных дур россказнями о призраках, била ножкой по пронзенной толстенным лучом плите Цилла. Дочка была в той же ночной сорочке, в которой ушла с отцом, только на головке вместо чепчика
сверкала корона, а за спиной трепыхались вызолоченные крылышки. Больше между бывшей часовней королевы и заново оштукатуренным огромным зданием не было никого. Только столб зеленого света и они с Циллой. Капитанша провела ладонью по лицу. Оно, да и рука, и платье оказались сухими и чистыми, а вот туфли все-таки потерялись. Где?– Иди вон! – крикнула кому-то Цилла. – Вон! Это мой город! Не дам!!!
Сиянье слегка поблекло, а может, Луиза начала к нему привыкать. К нему, к босым ногам, к дочке без тени и ее короне. В Олларию не пройти – так говорят и Зоя, и скотина Арнольд, но она прошла. Прошла! Она бы и в Надор прорвалась, если б там остались ее дети, а не бедняга Эйвон с Айри…
– Пошел вон! Гад-дурак, дохлый рак!
Маленькая круглая пятка с силой ударилась о камень. Святая Октавия, она же ногу отобьет.
– Цилла! Цилла… Маленькая моя… Стой…
– Ну тебя, – буркнула дочка и вдруг присела на корточки. Так она делала, собираясь играть в могилки. – Отстань! Мамка-шелупявка, на заду пиявка…
4
Теперь Лионель знал – нельзя отдаляться от Нохи. Чертополох, солнце, толпа – они могут что-то значить, а могут быть просто бурьяном, просто летом, просто бунтом, вот чем они не являются точно – в этом Савиньяк не сомневался, – так это бредом. Маршал видел, как у чудом не тронутых ни Олларами, ни Альдо тяжелых ворот вспухает злобное людское болото, чтобы нехотя отползти назад, оставив на некогда чистых камнях клочья мертвой тины. Подмоги все не было, но положение осажденных бедственным пока не казалось; если, разумеется, стрелки скупились на смерть не из-за нехватки пороха, а из здравого смысла. Ли надеялся, что так оно и есть, тем более что толпа все прибывала, изливаясь сходящимися к монастырю улицами. На то, чтобы затопить всю площадь, ее пока не хватало, да и на штурм по своим же трупам добрые обыватели рвались не слишком, и все же зрелище особых надежд на спокойную ночь не подавало.
В Нохе Лионель разыскал старшего церковника и остался доволен – несомненный ветеран, тот головы не потерял. Его помощники – капитан и несколько теньентов выглядели собранными, напряженными, но спокойными. Ни следов страха или, того хуже, позаимствованного у врагов безумия. Кому следует находиться на стенах, те льнут к бойницам, прочие – в ближнем дворе, и их, к сожалению, меньше, чем нужно, раза в три.
Часы на колокольне показали четыре пополудни, в Агмштадте тоже должно пробить четыре, значит, до трапезы у маркграфа три часа, время есть. Мушкетеры на стенах сменились, тех, кто спустился вниз, ждал обед. Ли, еще раз похвалив ветерана, о чем тот, разумеется, не подозревал, занялся выходящими на площадь жилыми домами. На первый взгляд пустые, они могли многое рассказать о городе, и они рассказали.
Большинство было покинуто, некоторые – давно, из других уходили в последние дни, а может, и часы; где-то озаботились укутать мебель небеленым полотном и снять лампы, где-то побросали даже иконы и седоземельские меха. Взгляд маршала скользил по засохшим гераням, распахнувшим голодные пасти сундукам, валяющемуся на пороге деревянному паяцу, рассыпанной крупе, на которой безнаказанно пировала мышь… Через стену от обжиравшейся счастливицы молились люди: шесть коленопреклоненных фигур среди наспех увязанных тюков, на одном надрывается спеленатый младенец. Следующий дом был пуст, а в особняке напротив женщина убивала мужчину. Жертва, беззвучно разевая рот, истекала кровью, убийца в нарядном желтом платье, блаженно улыбаясь, любовалась зрелищем, а потом ткнула еще раз чем-то, что показалось Лионелю вертелом. Маршал запомнил обоих и шагнул сквозь обтянутую веселой, в цветочки и бабочки, тканью стену. Он вернулся на площадь как раз вовремя, чтобы увидеть, как вдоль стены со стороны города Франциска надвигается новая толпа.
Численностью гораздо меньше клубящейся напротив главных ворот, но куда лучше вооруженная, она состояла только из мужчин самого подозрительного вида. Савиньяк ускорил шаг и вгляделся. Да, все верно: у большинства тесаки и длинные кинжалы, но мелькают шпаги, палаши, а кое-где даже пистолеты.
Впереди в окружении десятка головорезов вышагивал голенастый малый с картинно обнаженным клинком, эдакая пародия на увлекающего в битву солдат генерала. Не будь в Нохе матери, Савиньяк, возможно, и улыбнулся бы, припомнив себя у Ор-Гаролис, но мать была там, внутри, и никакие торские победы и договоры не меняли того обстоятельства, что на одного защитника аббатства теперь приходилось не меньше полудюжины мерзавцев, знающих, как держать оружие. И это не считая продолжавших осаждать ворота горожан, а те уже завидели пополнение и возликовали.