Серебряная рука

— Перестань ему надоедать. Сколько раз тебе нужно повторять, что раис не может подчиняться прихотям такой бездельницы и эгоистки.

Анна вовсе не собирается надоедать Хасану, к тому же ее пусть еще и малый опыт и интуиция подсказывают, что она ему не надоела. Девочка даже больше чем уверена, что принцу приятно ее общество.

— А ты сам спроси, нравятся ему или нет наши утренние прогулки верхом!

Сначала они катались только по берегу моря, но теперь, когда Анна добилась заметных успехов в верховой езде и может одолевать более сложные маршруты, они носятся галопом по холмам, откуда перед ними открываются широкие горизонты и ветер дует, кажется, со всех сторон сразу.

А когда Хасана нет, Анна де Браес много времени проводит с Арудж-Бабой, который держит ее при себе, как другие монархи держат шута или дурачка, то есть человека, умеющего позабавить, а при необходимости высказать вполне здравую мысль — неожиданную, иногда неосторожную, но всегда искреннюю.

В костюме пажа она даже сопровождала его в поездках по городу и иногда видела, как по его приказу казнят людей. Арудж-Баба не старается при ней казаться лучше, чем он есть. Анне известно, что он может быть очень жестоким. Она подросла и понимает, что день складывается из множества разных мгновений, и счастливых, добрых среди них совсем мало.

Баба любит ее смех, ему нравятся забавы, которые девчонка горазда придумывать, хотя он и грозится ее отшлепать как следует, когда кто-нибудь из обитателей дворца жалуется на учиненный Анной беспорядок и шум.

— И что мы только будем делать с тобой, когда ты вырастешь? — сокрушается Осман Якуб, когда Анна возвращается из своих «экспедиций» возбужденная и растрепанная.

— А я уже выросла, — отвечает она.

И верно, достаточно посмотреть на нее, чтобы убедиться, как быстро бежит время.

«Да хранит тебя пресвятая Дева Мария», — с тревогой думает Осман.

Уже несколько месяцев его преследуют новые страхи, но он гонит их от себя и пока помалкивает.

XV

Пролетели конец лета, осень, зима, а в начале весны Арудж-Баба потребовал, чтобы его заменили во дворце: бейлербея вновь одолела страсть к войне.

Теперь делами государства займется Хайраддин. Баба уезжает. Сначала он испытал свои силы в коротких стычках с врагами на внутренней территории и почувствовал, что свежести и энтузиазма ему не занимать. Теперь можно приступить и к осуществлению своего главного плана. На сей раз море его не привлекает: операция, и очень рискованная, будет произведена на суше. Относительно ее удачного исхода Баба не сомневается и даже испытывает радостный подъем. Вот если бы спокойствие Арудж-Бабы было таким, как у всех прочих смертных, тогда оно могло бы вызвать тревогу.

Достаточно увидеть, как он обсуждает на ходу со своими командирами детали предстоящей кампании, чтобы понять, какой огонь бушует у него в груди. Его огромная фигура проносится по длинному дворцовому коридору, ослепляя окружающих блеском тщательно начищенной слугами искусственной руки, которой он непрестанно жестикулирует. Тех немногих битв, в которых он участвовал с серебряной рукой, оказалось достаточно для появления на свет легенды: говорят, что стоит Аруджу ее просто поднять, чтобы враги ударились в панику еще до начала атаки. Кто-то даже утверждает, что если смотреть на руку из вражеского стана, она, ярко светясь под солнцем, кажется больше, чем сам ее владелец.

2

Удача и слава улыбнулись наконец и маркизу де Комаресу, который, вернувшись на родину, сулил отыграться за свои злоключения. Теперь он известен как крупный специалист по всем вопросам, касающимся государства берберов. Он сеет ненависть и призывает к мщению всем неверным вообще, а Краснобородым в особенности, проповедует идею священной войны, призывает поднять мечи против антихристов — убийц и пиратов.

Он уже изъездил вдоль и поперек европейские владения Карла Габсбургского, пытаясь сколотить союз католиков и лютеран, отвлечь их от других конфликтов, натравить на Краснобородых еще и покровителя и друга берберов Великого Султана Истанбула, прикрываясь именем которого два мародера хозяйничают на море, не пуская туда порядочных людей. И от всех требует денег, живой силы и кораблей для крестового похода.

— Братья, примемся за дело, пока не поздно! — говорит он пророческим тоном. — Пока всю землю не сожрал кровожадный Мамона!

Правда, на призывы маркиза дать деньги или солдат никто не обращает внимания, зато с интересом и сочувствием выслушивают его истории о якобы пережитых им в плену ужасных приключениях, о злодеяниях турок и берберов, о каких-то фантастических пещерах, где, по его утверждению, живут и затевают свои черные дела Арудж-Баба, его одержимый брат и ублюдок-ренегат, которого Краснобородые называют своим сыном.

А лютеране и католики продолжают воевать друг с другом. Государства и охваченные духом предпринимательства частные лица строят и оснащают все новые суда, вовсе не намереваясь идти на войну из-за Гроба Господня. Их корабли, распустив паруса, спешат, конечно же во славу Христа, к Новым Индиям, чтобы вернуться оттуда с драгоценными грузами.

— Потерпите немного, — пытается уговорить мужа Шарлотта-Бартоломеа, — ну что за дело какому-нибудь принцу из холодной Верхней Германии, какому-то гамбургскому или гейдельбергскому торговцу до того, что Великий Султан Оттоманской империи поддерживает берберов, рассматривает их как своих стражей и позволяет им расчищать для себя пути в маленьком внутреннем море? Да у них нет ни времени, ни охоты отправляться на войну! Я что-то не вижу вокруг людей, горящих желанием отправиться в крестовый поход.

Маркиза права. Богатые и могущественные христиане равнодушны к призывам Комареса.

Единственный человек, готовый прислушаться к маркизу, — это его кузен Карл Габсбургский. Он-то как раз часто подумывает о крестовом походе, который кажется ему куда заманчивее завоевания каких-то неведомых далеких Индий. Но даже такой могущественный монарх не может делать только то, что ему хочется. Прежде чем принять самостоятельно подобное решение, Карл должен навести порядок в собственном государстве и набить свою казну так, чтобы можно было оплачивать корабли и армии, не прибегая к помощи аристократов, городов и вассалов.

3

Арудж-Баба уехал на войну. И если она действительно окажется для него приятной прогулкой, как он заявил перед отъездом, то у Хасана появится надежда на то, что его мечты о путешествии в Персию наконец сбудутся. Хайраддин обещал ему, что по возвращении Арудж-Бабы, если, конечно, Великий Султан даст на то свое согласие, он пошлет сына на переговоры об освобождении Цай Тяня, которого все еще держат в заложниках.

«Какой странный этот Цай Тянь», — думает Осман Якуб. От юноши изредка приходят послания: оказывается, он доволен, что у него теперь есть достаточно свободного времени для медитаций. Здесь, в Алжире, у него вроде не было такой склонности к отшельничеству. Да, жизнь меняет людей, и Осман, уже не раз имевший возможность убедиться в этом, не удивляется. Старику тоже хотелось пережить нечто подобное, но его жизнь почему-то совсем не меняется. А как замечательно было бы стать, например, птицей и полететь. Хотя, пожалуй, ничего хорошего в этом нет, так как тогда ему нельзя было бы жить рядом с теми, кого он любит.

Кстати, об изменениях. При Хайраддине во дворце каждый день рождаются сотни разных идей и новых планов, они набегают друг на друга, как волны: наверно, у Краснобородого это создает иллюзию, будто он все еще на море. Естественно, ни одно важное дело не обходится без Хасана, в жизни которого из-за этого все перемешалось. Изменилась и жизнь Анны де Браес. Нет больше занятий с Арудж-Бабой, и, увы, слишком редкими стали утренние прогулки верхом, часы изучения разных дисциплин и беседы с принцем Хасаном, который теперь очень занят государственными делами, доверенными ему Хайраддином. Когда же Хасан вынужден надолго уезжать в западные области, Хайраддин, верный данному Аруджу обещанию, остается во дворце. Так понемногу он начинает ближе знакомиться с невольницей Анной де Браес, которую теперь не назовешь ни девочкой, ни женщиной. Есть в ней что-то колдовское, раз она умеет так расположить всех к себе.