Сережа Нестроев

XIII

В двенадцать часов пришел надзиратель и объявил Сереже, что он свободен. Со странным чувством страха перед свободой покидал Сережа свое тюремное убежище. Здесь как будто бы он имел право не думать о внутренней ответственности, а там, на воле, все будет опять, как прежде. Но все-таки, когда он сел на извозчика и вчерашний его страж принес ему чемодан и, получив на чай, сказал добродушно «здравия желаю», у Сережи радостно застучало сердце.

«Завтра же пойду в Каретный ряд и увижу Верочку Успенскую», — подумал он, улыбаясь.

Дома встретили его приветливо. Марья Петровна была взволнована и растрогана. Андрей Иванович ласково трепал Сережу по плечу и спешил расспросить его о том, при каких обстоятельствах его арестовали. Даже Елена была к нему благосклонна.

— Мне в охранном отделении карточку твоего знакомого показывали, — сказал Сережа, вдруг покраснев при этом воспоминании. — Я сказал, что не знаком с ним. Я не знал, что надо говорить по вашим там конспиративным правилам.

— И хорошо сделал, что сказал так, — похвалила Елена. — Этого моего знакомого кстати нет уже в Москве. Он за границу удрал.

— Должен я тебе еще вот что сказать, — не без смущения начал свое объяснение Андрей Иванович. — Вызывали меня, знаешь ли, на допрос. Ну, там я все уладил. Сказал им, что ты вовсе не социал-демократ. Зато, братец, с директором гимназии у меня вышла история. Я тут погорячился, признаюсь. Одним словом, тебя исключили из гимназии. Понимаешь?

— Что же теперь делать? — нахмурился Сережа, не очень, впрочем, огорченный этим известием.

— Что ж! Дома будешь пока заниматься. Надо будет обсудить этот вопрос. Если хочешь, за границей можно устроиться, в Швейцарии, например. Можно ведь экстерном потом держать, если похлопотать. А пока ты об этом не думай. Тебе отдохнуть надо и здоровьем своим заняться.

— Сережа! — сказала Марья Петровна взволнованным и торжественным голосом. — В эти дни ты получил свое первое политическое крещение. Позволь мне обнять тебя. Я надеюсь, что теперь ты никогда не забудешь тех, кто подвергся насилию за свои убеждения. Я не революционерка и не хочу поощрять тебя на революционную деятельность, но есть нечто священное для каждого русского интеллигента…

Вечером к Сереже пришел его товарищ по классу, Петя Грюнвальд, сын профессора. У них были довольно холодные отношения, и то, что этот юноша с светлыми невинными голубыми глазами, благоразумный, благовоспитанный и в то же время известный в гимназии своим свободомыслием, пришел теперь к нему первый, удивило Сережу.

— Я пришел к вам по поручению нашего кружка, чтобы выразить вам наше сочувствие, — сказал с достоинством юноша, пожимая руку Сережи. — Мы чрезвычайно негодуем на директора за то, что он исключил вас. Я пришел к вам поговорить об этом, между прочим. У нас есть намерение заявить коллективный протест. Вы какого мнения на этот счет?

— Какой протест? Что вы? — удивился Сережа. — Стоит ли поднимать шум из-за таких пустяков? Мне первому будет стыдно. Если бы я пострадал за свои убеждения, как говорят, тогда другое дело. Но ведь я попал в тюрьму совершенно случайно, уверяю вас.

Грюнвальд тонко улыбнулся.

— Все равно. В стране свободной с вами не могло бы случиться ничего подобного. Наш протест имеет известный смысл, но, признаюсь, мне кажется, не надо с этим торопиться. Я сторонник того, чтобы до окончания гимназии не вмешиваться в партийную борьбу. Иное дело — известная подготовка к будущей общественной деятельности. В этом направлении мы кое-что делаем. До сих пор я не решался вам сообщить об этом, потому что считал вас, извините, мистиком и человеком необщественным. Но после вашего ареста я и мои друзья решили просить вас присоединиться к нашему кружку.

— Благодарю вас, — пробормотал Сережа, совершенно подавленный плавною речью гимназиста. — Только ведь во мне ничего не произошло нового. Я, по правде сказать, не знаю, что такое мистицизм, и потому мистиком себя не считаю, но я такой, какой был раньше. Я в самом деле, кажется, не общественный человек, как вы сказали, то есть я очень стою за общественность, но сам для нее не гожусь.

Сережа грустно усмехнулся.

— Нет, вы, пожалуйста, не уклоняйтесь от участия в нашем кружке, — забеспокоился Грюнвальд. — Я обещал товарищам привести вас непременно на первое же заседание.

— Я приду, если хотите, только…

— Нет, нет, без оговорок, пожалуйста. Мы вас ждем непременно в воскресенье у меня. Вы знаете мой адрес — на Тверской, в доме Самойловых?

— Да, знаю.

— А страшно вам было в тюрьме? — спросил вдруг голубоглазый гимназист совсем уж другим тоном, с детским любопытством.

— Совсем нет.

Сережа хотел, было, сказать, что он даже рад был такому временному плену, но побоялся, что гимназист сочтет это за рисовку, и только прибавил полушутливо:

— Когда сидишь так один, сосредоточиться можно, подумать о себе, знаете. Конечно, я не хотел бы, впрочем, опять туда попасть.

— Еще бы! — совсем по-детски засмеялся гимназист, а потом заключил свою беседу опять по-прежнему, деловито: — Итак, члены нашего кружка могут надеяться?

Сережа с нетерпением ждал, когда уйдет от него этот белокурый и голубоглазый юноша. Он решил в этот же вечер разыскать Верочку Успенскую.

Дом Маслобоевых в Каретном ряду оказался огромным мрачным зданием в семь этажей, со множеством подъездов, и Сережа с трудом разыскал квартиру актрисы Незнамовой. Квартира была расположена в глубине двора, худо освещенного, как дно колодца. Сережа, волнуясь и чего-то страшась, подымался на шестой этаж по железной лестнице.

Очутившись перед дверью с пришпиленной на ней карточкою Тамары Борисовны Незнамовой, Сережа остановился в смущении. Звонить ли? А вдруг эта Верочка Успенская совсем забыла его? Сердце у Сережи стучало неровно. Наконец, он решился позвонить.

Ему отперла дверь какая-то неопрятная женщина, с засученными рукавами, по-видимому, только что стиравшая белье, потому что от нее пахло мылом и щелоком.

— Кого вам?

— Вера Борисовна дома? — пролепетал Сережа, готовый уже убежать стремглав, не дожидаясь ответа.

— А я не знаю. Барышня! А, барышня! — крикнула она, приотворяя половинку двери из передней. — Гимназист Верочку спрашивает.

— Какой гимназист? — отозвался усталый и сонный голос. — Попросите его сюда, Марфа. Верочка придет сейчас.

— Вот зовут вас, — повернулась к Сереже кухарка и впустила его, захлопнув дверь.

Тотчас же она скрылась за перегородкой, оставив Сережу в полутемной тесной передней.

Сережа стащил с себя пальто и, не выпуская из рук фуражки, топтался в передней, не решаясь отворить дверь.