Сережа Нестроев

— Где же гимназист? Что же он не идет сюда? — раздался опять тот же ленивый голос, очевидно, сестры Верочки.

Наконец, Сережа решился переступить порог.

— Простите, я, кажется, побеспокоил вас, — бормотал Сережа. — Я хотел бы видеть Веру Борисовну…

— Верочка придет сейчас. Да что же вы стоите, молодой человек? Садитесь, пожалуйста. Только не сюда: здесь картонка из-под шляпы. На диванчик садитесь.

Сережа покорно сел.

Комната была небольшая. На столе стояла лампа под красным абажуром, и от этого в комнате был розоватый полумрак и трудно было сразу разглядеть лицо хозяйки. Она лежала на диване в капоте, и видны были только голые руки до локтя, розовые от лампы, и спутанные русые волосы на плечах. Тамара Борисовна читала книжку и не пошевелилась даже, когда Сережа вошел. В комнате было тесно. Стояло пианино с раскрытыми нотами, в углу клетка с зеленым попугаем, на столе тарелка с ветчиною, стаканы и бутылка вина. За порогом соседней комнаты видна была кровать в беспорядке, заваленная платьями — там, должно быть, была спальня.

Сережа сидел на краю стула, недоумевая и робея.

— Я вас к сестре в комнату не могу пустить, потому что Верочка дверь запирает, когда уходит, — обратилась вдруг Тамара Борисовна к Сереже и засмеялась. — Она все дневник пишет. Один мой знакомый прочел у нее там что-то. Она обиделась и теперь дверь запирает. Верочка гордая и самостоятельная очень — не то что я.

Сережа промолчал.

— А вы давно сестру знаете? — спросила Тамара Борисовна, уронив книжку на ковер и чуть повернувшись к Сереже.

— Я познакомился с Верой Борисовной недели три тому назад, — сказал Сережа и встал, чтобы поднять книжку.

— Не подымайте. Я нарочно. Вот видите, сколько их валяется.

В самом деле, на ковре, около низкого дивана, на котором лежала Тамара Борисовна, валялось несколько томиков.

— Я ленива. Вот лежу так. Мне удобно — протянула руку и взяла. Я всегда валяюсь. Вы меня извините, молодой человек.

Они помолчали.

— Вы гимназист?

— Да.

— К сестре никогда молодые люди не приходят. Подруги бывают, но редко. Мне даже странно, что вы к ней пришли.

В это время раздался звонок, хлопнула дверь, и кто-то прошел в соседнюю комнату.

— Это Верочка. Это она.

У Сережи опять застучало сердце.

Вошла Верочка. Увидев Сережу, она покраснела и чуть нахмурилась, кусая губки.

— Здравствуйте. Почему вы до сих пор не приходили?

— Я не мог. Я никак не мог. Я в тюрьме сидел, — улыбнулся Сережа, чувствуя, что ему радостно смотреть на эти милые синие глаза, узкие плечики и золотую косу Верочки.

— Как в тюрьме? — изумилась Верочка.

— Это так. Это случайно. Я не преступник какой-нибудь, — сконфузился Сережа. — Меня со студентами забрали.

— Ты, Верочка, оказывается, с революционером познакомилась, — засмеялась Тамара Борисовна.

— Да нет… Уверяю вас, — торопился объясниться Сережа, но ему не пришлось рассказать, как было дело.

Хлопнула дверь, и появился новый гость.

Это был господин лет тридцати пяти, среднего роста, плотный, с бледным лицом, на котором темнела лишь узкая полоска коротко подстриженных темных усов. Глаза у него были несколько странные — то потухающие, то вдруг вновь загорающиеся беспокойными зеленоватыми огоньками. Красные его губы складывались сами собою в привычную улыбку, не очень, впрочем, веселую.

Одет он был превосходно, руки у него были холеные, и держал он себя в высшей степени самоуверенно. Господина этого, как Сережа узнал впоследствии, звали Иннокентием Матвеевичем Балябьевым.

Застенчивый Сережа в присутствии таких самоуверенных людей совершенно терялся и обыкновенно не знал, что делать и как разговаривать.

И на этот раз, как только господин Балябьев переступил порог и дважды поцеловал руки у Тамары Борисовны, повернулся тотчас же к Верочке и заговорил громко и внятно, не сомневаясь, что все, что он скажет, будет всем очень интересно, Сережа возненавидел его беспричинно и готов был стремительно убежать из квартиры барышень Успенских.

— А маленькая принцесса все еще сердится? — говорил Балябьев, стараясь поймать руку Верочки, которая ее прятала, не скрывая своего гнева. — Чем я могу заслужить прощение, дитя мое? Ваш гнев вам очень к лицу. Этого я не утаю, но, признаюсь, я бы дорого дал, чтобы ваши глазки снова посмотрели на меня ласково.

— А я разве на вас когда-нибудь ласково смотрела? — сердито усмехнулась Верочка, бросая на Балябьева недобрый взгляд.

— Нет? В самом деле? Ах, мой Бог! А мне казалось. Я надеялся.

— Я к вам безразлично относилась, пока не узнала, что вы чужие письма читаете.

Балябьев криво улыбнулся.

— Какие же письма, принцесса? Всего только дневник и притом маленькой девочки.

— Я хотя и маленькая, а очень хорошо вас понимаю, Иннокентий Матвеевич.

— Балябьев, не дразните Верочку, — вмешалась, наконец, Тамара Борисовна, которая все еще продолжала валяться на диване. — Вы мне конфеты принесли?

— Принес! Принес! И ландышей принес! — и он поспешил в переднюю за конфетами и цветами.

— Пойдемте ко мне, — сказала Верочка и, по-детски взяв Сережу за руку, повела его в свою комнату.

Это была совсем крошечная комнатка. В ней едва помещались кровать, маленький столик, этажерка с книгами и узенький диванчик.

— Как же это вы так вдруг подошли ко мне там, на кладбище? — спросила Верочка, улыбаясь. — Вы мне все расскажите. И то, как вас в тюрьму посадили, и вообще, кто вы такой.

Сереже сразу стало легко и радостно.

— О, я все расскажу. Вам я все расскажу! — со смехом восторженно отозвался он на Верочкину улыбку и, совсем не испытывая обычного смущения, стал рассказывать о том, как он вдруг почувствовал тогда на кладбище, что он может быть ее другом, и о том, как ему захотелось идти с «товарищами», когда пели песню на улице, и о том, что он вообще живет «как слепой» и вот очень тоскует, но верит, что скоро тоска пройдет, потому что ведь есть же в мире смысл, «потому что как же иначе».

Верочка слушала его с радостным вниманием, не спуская с него синих глаз и по-детски полуоткрыв нежный рот. На щеках у нее горел румянец, и глаза стали влажными.

— Я тоже хочу, чтобы вы были моим другом, — задумчиво прошептала она, когда Сережа на минуту перестал говорить и вопросительно, робея, на нее посмотрел.

— Ах, да! Будемте друзьями! — прошептал в свою очередь Сережа, изнемогая от желания стать на колени перед Верочкою.

В это время за стеною послышались звуки рояля, и чей-то голос запел игриво и сладко:

Не тронь меня! Ведь я могу воспламениться…

Верочка закрыла лицо руками и тихо застонала, как от мучительной зубной боли.

— Что с вами, Верочка?

— Ненавижу этого Балябьева! И всех ненавижу, кто бывает у сестры. Ничтожные! Гадкие!

— Если вы ненавидите, значит они в самом деле скверные, Верочка. Это ничего, что я вас Верочкой зову?

— Конечно, ничего. А вас как зовут?

— Сергеем.

— У меня много мыслей в голове. Но мне не с кем поделиться. Мы с вами, Сережа, обо всем будем говорить? Правда?