Сережик

— Так ты сам все это сделал? — повторил я свой вопрос.

— Конечно. — Сережик присел на корточки рядом со мной и широким жестом руки обвел сверху все фигурки, до которых смог дотянуться. — Здесь вся моя деревня.

— А почему нет овец и кур? — спросил я.

— Потому что они глупые, — не задумываясь, ответил Сережик. — И имен у них нет.

— Логично, — согласился я и, указав на ближайшую глиняную фигурку, спросил: — Можно взять в руки?

— Конечно, — с готовностью согласился Сережик и, чуть улыбнувшись, словно извиняясь, добавил: — Только, пожалуйста, будь с ними осторожен.

Фигурка, что я взял в руки, изображала молодого парня, которого звали, кажется, Юрием. Он частенько разъезжал по деревне на тракторе, горланя веселые песни, слова которых было невозможно разобрать не только из-за рева мотора, но и потому, что сам исполнитель знал их менее чем на треть. Но мелодию, а главное, настроение песни ему всегда удавалось передать безукоризненно.

Пальцами я ощутил плотную упругость, как будто фигурка была сделана не из глины, а отлита из высококачественного каучука. К тому же, как мне показалось, она была чуть теплой, успев, должно быть, нагреться на солнечном свете, который, проскальзывая сквозь открытое Сережиком окно, падал на край нарисованной на полу деревни.

— У тебя отлично получается, — сказал я, ставя глиняного человечка на место. — Кто тебя научил?

— Никто меня не учил. Да я раньше и сам не знал, что умею, пока глину особую не нашел. — Сережик подтянул к себе оранжевый пластиковый таз и, подцепив ладонью, показал мне неровный темно-коричневый шар размером с небольшой арбуз. — А как нашел ее, так все само собой получаться стало.

— И что же необычного в этой глине? — поинтересовался я.

— Этот кусок глины у меня уже третий год в тазу лежит. А не сохнет, не твердеет. И еще, она все время теплая, даже зимой в мороз. Такой глины больше нигде нет. Да ты сам попробуй!

Тремя пальцами я отщипнул небольшой кусочек глины и помял его в ладони. Глина была мягкой и одновременно упругой. Она совершенно не липла к пальцам. Деформировалась она легко и пластично, от малейшего сжатия, но делала это не сразу, а с небольшой затяжкой, как будто предоставляя мне возможность передумать и сохранить прежнюю форму. И в самом деле, несмотря на влажный блеск, она была теплой, как и та фигурка, которую я перед этим держал в руке.

— Попробуй, может быть, у тебя тоже получится, — полушепотом произнес Сережик.

На мгновение я и сам поверил в то, что достаточно только пожелать, уверовать, и я смогу вылепить из зажатого в кулаке куска глины все, что только пожелаю. Но — нет. Я тряхнул головой, и наваждение рассеялось. Даже в детстве у меня получались из пластилина не солдатики, а кривоногие уродцы с торчащими в стороны руками. Я еще решительнее покачал головой и замазал свой кусочек глины в общий ком.

— Лучше покажи мне, как ты это делаешь, — предложил я Сережику.

Сережик уверенно оторвал кусок глины и несколько раз крепко сдавил ее между ладонями. Что произошло потом, я до сих пор не могу ни понять, ни объяснить, хотя после этого мне еще не раз случалось наблюдать за тем, как делает свои фигурки Сережик. Комок глины, казалось, завис между разведенными в стороны ладонями мастера — настолько быстро бегали по нему, придавая нужную форму, пальцы Сережика. При этом он не контролировал работу рук глазами, взгляд его был устремлен куда-то в потолок. Он как будто пребывал в состоянии медитационного транса. Глядя на него, я подумал, что он не прервет своего занятия, даже если запылают стены сараюшки.

Продолжалось это минуты две-три, не больше. Совершенно неожиданно стремительный бег пальцев остановился, Сережик раскрыл ладони и сам, как мне показалось, с удивлением посмотрел на то, что у него получилось. На ладонях сидел петух. Растопырив крылья, взъерошив хвост и запрокинув голову с роскошным, чуть завалившимся на левую сторону гребнем, он, казалось, готов был взбаламутить застоявшуюся тишину пронзительным криком.

— Вот так, — просто сказал Сережик и, сжав кулак, снова превратил петуха в бесформенный комок глины.

— Зачем ты это сделал?! — с досадой воскликнул я.

Мне было искренне жаль пропавшего красавца.

— Он мне не нужен, — ответил Сережик.

— Разве ты не сохраняешь то, что делаешь? — удивился я.

— Я леплю только жителей своей деревни. Остальное — это так, баловство.

— Но для деревни ты уже сделал всех, кто в ней живет.

— Людей то и дело приходится переделывать. Они все время меняются, становятся другими, не такими, как вчера. Вот, например, посмотри на себя.

Я нашел взглядом прямоугольник, обозначающий дом бабы Кати.

— Что ж, очень даже похож, — хмыкнул я.

Трудно было не узнать себя в сидящем, поджав ноги, человечке. Тем более что на одну его коленку был прилеплен крошечный кусочек бумаги, а в правой руке была тоненькая щепочка, изображающая авторучку.

— Таким я увидел тебя в тот день, когда ты только у нас появился, — сказал Сережик.

— А потом ты добавил бумагу и ручку, — догадался я.

— Нет, — отрицательно покачал головой Сережик. — Бумагу и ручку я дал тебе в тот же день, вечером. Мне было очень жаль тебя — ты сидел на крыльце такой одинокий и грустный. И я решил, что тебя нужно чем-то занять. Слепив тебя, я долго думал, чем может заниматься человек, просто сидящий на крыльце? И совершенно случайно мне попались на глаза клочок бумаги и щепка. А через пару дней ты действительно пошел в магазин и купил себе тетрадь и ручку. Здорово получилось, правда?

— Так ты считаешь, что это произошло по твоей воле? — чуть сдвинув брови, поинтересовался я.

— Нет! — едва ли не с испугом округлил глаза Сережик. — Я просто угадал, чем ты любишь заниматься.

Он взял в руки мою миниатюрную копию, поднял ее на уровень глаз и, медленно поворачивая, придирчиво осмотрел ее со всех сторон.

— Сегодня ты уже немного другой, — сообщил он мне.

— Разве? — вполне искренне удивился я.

— В тебе уже не осталось той страшной тоски, которая была вначале. Значит, тебя нужно сделать заново.

Он смял фигурку, замазал ее в общий комок глины и тут же оторвал от него новый кусок.

Повторилось то, что я уже видел: закатившиеся к потолку глаза Сережика, фантастически быстрый, причудливый танец пальцев над зависшим в воздухе кусочком глины и готовая фигурка в раскрывшихся, словно бутон цветка, ладонях.

Фигурка в точности повторяла ту, что изображала меня до нее, и в то же время она чем-то неуловимо отличалась от своей предшественницы. Может быть, Сережик был прав — состоянием души? Но какие оттенки настроения можно различить на крошечном личике?

— Вот так, — с удовлетворением произнес Сережик. — Теперь ты гораздо больше похож на себя. — И он поставил глиняную фигурку на положенное ей место.

— Как часто тебе приходится переделывать людей? — поинтересовался я.

— По-разному, — пожал плечами Сережик. — Все от человека зависит.

— А что происходит с фигуркой, если человек умирает?

— Я смешиваю ее с глиной.

— Ага, — понимающе кивнул я. — Прах к праху.

Мы немного помолчали.

Я думал о том, что Сережик, сам того не сознавая, открыл для себя удивительный способ психологической защиты от действительности, которая порою бывает жестока к умственно неполноценному пареньку. Вытесненный на обочину жизни, он создал для себя ее суррогат, свою собственную миниатюрную вселенную.