Сёрфер. Запах шторма

– Проснулась? – безразличным тоном произносит он.

– Проснулась, – в тон ему отвечаю я.

В небе над нами полная луна. Это уже не та оранжевая, крупная луна, висящая над самым горизонтом, которую я вчера наблюдала со своей веранды. Она высоко, и она белая и холодная.

– Пойдём, прогуляемся? – вдруг предлагает он.

– Сейчас? Ночью? Темно же!

– Это не проблема. Возьмём фонарик.

– А куда? Надеюсь, ты не собираешься лезть на Хамелеон?

– Ну, я же не самоубийца! Зачем? Просто прогуляемся по пляжу.

– Хорошо, – соглашаюсь я, – Только оденусь.

***

Ступни вязнут в прохладном песке. Холодный ночной прибой обдаёт босые ноги. Мы подошли к самому подножию Хамелеона, туда, где заканчивается песчаная отмель с узкой полоской пляжа. Сейчас темно, но я знаю, что над нами широким полукругом нависает отвесная стена мыса. Всё это время Кир молча шёл чуть впереди меня, подсвечивая фонариком песчаный пляж под ногами.

Садится, прислонившись спиной к подножию мыса, положив фонарик рядом на песок. И снова молчит. Я медленно вышагиваю в холодных волнах прибоя, засунув руки в карманы шорт, и разглядываю луну.

Что там творится у него в голове? Зачем позвал прогуляться сюда, если снова ведёт себя так, словно меня тут нет?

Без приглашения усаживаюсь между его колен, прислоняюсь спиной к его груди. Он не возражает, но и не обнимает. Тревожно и одиноко. Некоторое время мы просто сидим так, слушая тихий плеск волн, накатывающих на берег.

В памяти всплывают строчки. Губы озвучивают их. Просто потому, что хочется озвучить именно сейчас, ведь в небе над нами висит холодная луна.

– Давай повоем вместе на луну,

А после – рассмеёмся её сути?

Обрывки ночи я с тебя стяну,

А ты меня оденешь в млечный путь.

Давай сожжём в костре трухлявый стон,

Развеем по ветру наш беспокойный смех,

Сольём тела в пасхальный перезвон

И смоем с них заплесневелый грех?

Давай пойдём куда-то наугад,

Переболев десятком прошлых лет,

Отбросив этот пошлый маскарад

Из встреч, разлук, из радостей и бед?

Давай?

– Хммм … – сильные руки перекрещиваются над моей грудью, обнимают, – Твой стих?

– Да, набросала вчера вечером. Было настроение.

Волны ночного прибоя добираются до наших ног.

– Ты странная, – после небольшой паузы произносит Кир.

– Странная? Почему?

– Ты ведь невысокого мнения о мужчинах, – звучит как утверждение, горячее дыхание обжигает мою шею.

– А ты – невысокого о женщинах, – почему-то именно это срывается в ответ, хотя не до конца понимаю откуда взялось такое ответное предположение.

– И тебе не нужны все эти пустые курортные романы.

– Не нужны.

– И ты всё равно пришла, ко мне.

– Пришла.

Пальцы щекочут шею, перекидывая мои волосы на бок. Губы касаются чувствительного места под мочкой уха, прихватывают кожу. Лёгкие прикосновения языка быстро учащают моё дыхание.

С глубоким вдохом я запрокидываю голову на его плечо, и эти пальцы тут же берут мою шею в плен, нежно поглаживают. Я чувствую их везде от подбородка до ключиц. Его правая рука тянется под майку, скользит к груди, прилипая к высохшим на ней остаткам лимонного сока.

– Я всё ещё липкая, – улыбаюсь я.

– Я могу это исправить. Сейчас, – шепчет он.

– Что, прямо здесь?

– Прямо здесь. Здесь тебя не смущает? Палатки и трейлеры далеко. Никого нет. Темно.

– Ммм … А презерватив у тебя с собой есть? – выгибаясь под его пальцами, урчу я.

– Лимончик, карманы моих шорт просто кладезь полезных вещей. Готова продолжить?

– Какой предусмотрительный! – смеюсь, чувствуя поднимающееся тревожное волнение о том, как это будет во второй раз, – Ну, давай попробуем.

Едва я успеваю это произнести, он снимает толстовку, кладёт её на песок рядом со мной, быстро меняет позицию, и я оказываюсь лежащей бёдрами на ней, а спиной на прохладном, мокром песке. Он стремительно стягивает с меня шорты вместе с трусиками, и в следующую секунду бёдра оказываются плотно захваченными в плен его коленями. Ноги прижимают мои. Резким движением он задирает мою майку и, обхватив запястья, плотно прижимает их к бокам, не давая пошевелиться. Губы и язык пускаются в активное и уверенное путешествие по моей шее и груди. Это безумно возбуждает! Но, добиравшись до соска, он начинает покусывать его, довольно болезненно.

– Мне больно, – шепчу я.

Кир не обращает внимания и продолжает.

– Да говорю же тебе – мне больно! – начинаю елозить под ним в попытке уклониться и вырваться, но почти не могу пошевелиться, – Отпусти меня!

Он оставляет в покое грудь, перекидывает мои руки назад за голову, согнув их в локтях, и, всё так же, не давая пошевелиться, невозмутимо склоняется над моим лицом, наблюдая за прерывистым беспокойным дыханием.

– Ты не хочешь, чтобы я отпустил. Так ведь?

– Я не хочу, чтобы ты продолжал делать мне больно. И мне не нравится, что ты не даёшь шевелиться. Пусти!

– Я не сделаю тебе слишком больно. Просто доверься мне и будет хорошо. Лучше, чем трейлере. Тебе ведь понравилось в трейлере, лимончик?

Правая рука продолжает удерживать мои запястья, левая скользит по телу, поглаживая его изгибы, пробирается к низу живота, надавливает, сжимает, требовательно проникает внутрь. Странно, но напряжение, возмущение, и это беспомощное состояние в его руках тесно сплетаются с волной мучительного желания.

– О, да! Тебе понравилось! – хрипло смеётся он, чувствуя влагу под пальцами.

Мне очень непривычно ощущать себя пленницей. Охватывает буря противоречивых эмоций. Кир проводит кончиком языка по моим губам, прикусывает нижнюю, пытается проникнуть глубже в рот, но я яростно шепчу: «Перестань!»

– Тебе это нравится! Нравится! – шепчет он в ответ, глядя мне прямо в глаза, продолжая кружить и надавливать пальцами.

И я вижу выражение этих глаз в отсвете луча, лежащего рядом фонарика: в них плещется огонь силы и уверенности. В темноте ночи возбуждённо расширенные зрачки и медовое пятно на радужке делают один глаз практически чёрным. Эти глаза завораживают, подчиняют. Но внутренний протест во мне растет, смешивается с чем-то, что я не могу определить.