Сергей Есенин. Биография

10 декабря 1915 года в зале Товарищества гражданских инженеров в Петрограде прошел первый закрытый вечер "Страды”, целиком посвященный поэзии Клюева и Есенина.

25 декабря Клюев привез Есенина в Царское Село и познакомил там с Николаем Гумилевым и Анной Ахматовой. "С. Есенин был у них в Царском Селе, сидел на кончике стула, робко читал стихи и говорил "мерсити””, – со слов Ахматовой записал Павел Лукницкий в 1925 году [255] .

В словаре Козьмина об отрезке биографии Есенина, который описан в этой главе, сказано так: “19 лет попал в Санкт-Петербург, где познакомился с Блоком, Городецким, Клюевым. Принят поэтами он был очень радушно. С 1915 г. начал печататься во всех лучших журналах того времени, а осенью 1915 г. появилась его первая книга “Радуница”” [256] .

255

Лукницкий П. Встречи с Анной Ахматовой… С. 277.

256

Писатели современной эпохи… С. 122.

Глава четвертая “Народный сказитель в “лаковых сапожках”» (1916)

1

Первого января 1916 года Николай Клюев и Сергей Есенин приехали в Москву. Сразу два обстоятельства этого визита резко отделили обоих поэтов от той элитарной модернистской среды, в которую они до тех пор вполне органично вписывались.

Во-первых, в Москве для них по специальному заказу сшили концертные костюмы и сапоги: 5 января Есенин и Клюев побывали в мастерской русского платья братьев Стуловых и придирчиво осмотрели материал для будущей обновы. “Сапоги с трудом, но удалось найти; они выбрали цвет кожи золотисто-коричневый, хотя и не совсем стильный, но очень приятный, не режущий глаз”, – докладывал Н. Т. Стулов полковнику Ломану [257] . Вдохновенное дилетантское переодевание своих предшественников сметливые крестьянские поэты рационально, но как-то уж очень неделикатно подменили обращением за помощью к профессиональным портным и сапожникам. Соответственно, и сами они в глазах этих предшественников из выразителей религиозных чаяний русского народа в одночасье превратились едва ли не в наемных артистов, “оперных мужиков”, в лучшем случае в полуэстрадных “сказителей”; именно так, без тени иронии, именовал Есенина и Клюева Стулов в донесениях Ломану [258] .

257

Цит. по: Летопись… Т. 1. С. 310.

258

Ср. недостоверный, но, по-видимому, опирающийся на реальные настроения, царившие в модернистской среде, эпизод из мемуаров Г. Иванова: “Бывают и неприятности, конечно. Сологуб, например, прощаясь, проворчит по-стариковски:

– А где ваш главный распорядитель?

– Какой, Федор Кузьмич?

– Да Лейферт, костюмер. Лапти-то у него напрокат брали” (Иванов Г Сочинения. Т. 3. С. 70).

Великая княгиня Елизавета Федоровна. 1913

Во-вторых, что еще важнее: основной целью приезда “сказителей” в Москву было выступление перед великой княгиней Елизаветой Федоровной и ее ближайшим окружением. Разумеется, это тоже не могло понравиться законодателям литературного Петрограда. Ведь, по традиции, еще с 1905 года все они, за редчайшим исключением, были настроены по отношению к царскому двору крайне негативно.

Стоят три фонаря – для вешанья трех лиц:Середний – для царя, а сбоку – для цариц.

Эта лютая эпиграмма в 1905 году была написана не Демьяном Бедным и не Глебом Кржижановским, а символистом Федором Сологубом. Начавшаяся Первая мировая война лишь сперва воодушевила, а потом еще больше обозлила передовую интеллигенцию.

Как мы еще увидим, откровенно вызывающее поведение Клюева и Есенина диктовалось стремлением преодолеть зависимость от модернистов и попытаться вести собственную линию не только в искусстве, но и в общественной жизни.

Храм Покрова Пресвятой Богородицы Марфо-Мариинской обители

Фотография О. Гусарова. 2005

В первых числах января поэты выступили в стенах Марфо-Мариинской обители, словно специально построенной для восприятия стилизованных под русскую старину “сказаний”. Главный храм обители, возведение которого по проекту А. В. Щусева было завершено в 1912 году, совмещал в своем облике черты стиля модерн с элементами средневекового новгородско-псковского зодчества. Расписывал храм Михаил Нестеров [259] .

259

Клюев и Есенин, конечно, не читали свои “сказания” в соборе. Но перед выступлением поэты его посетили.

“По их словам, – писал Стулов полковнику Ломану о Клюеве и Есенине, – они очень понравились Великой Княгине и она долго расспрашивала их о прошлом, заставляя объяснять смысл их сказаний” [260] . 12 января, “уже в новых костюмах”, но еще в старых сапогах, поэты читали стихи “лично у Великой Княгини в ее доме” [261] . Присутствовавший на этом чтении М. В. Нестеров в воспоминаниях оставил не слишком приязненный портрет Есенина: “Начал молодой: нежным, слащавым голосом он декламировал свои стихотворения. Содержания их я не помню, помню лишь, что все: и голос, и манера, и сами стихотворения показались мне искусственными” [262] .

260

Цит. по: Летопись… Т. 1. С. 309.

261

Из донесения Стулова Ломану; Летопись… Т. 1. С. 310.

262

Нестеров М. Воспоминания. М., 1985. С. 335.

Самое парадоксальное заключается в том, что в начале 1916 года Есенин-поэт, может быть, как никогда прежде был далек от создававшегося им образа наивного пастушка. 10 января газета “Биржевые ведомости” напечатала его стихотворение “Лисица”. Здесь нет и тени лубочного псевдо-славянского стилизаторства, хотя диалектные и устаревшие слова встречаются не раз и не два [263] . Весомо и зримо есенинское стихотворение свидетельствовало о подлинном, не заемном мастерстве рязанского поэта:

263

Недаром в журнальной публикации “Лисица” была посвящена Алексею Михайловичу Ремизову.

На раздробленной ноге приковыляла,У норы свернулася в кольцо.Тонкой прошвой кровь отмежевалаНа снегу дремучее лицо.Ей все бластился в колючем дыме выстрел,Колыхалася в глазах лесная топь.Из кустов косматый ветер взбыстрилИ рассыпал звонистую дробь.Как желна, над нею мгла металась,Мокрый вечер липок был и ал.Голова тревожно подымалась,И язык на ране застывал.Желтый хвост упал в метель пожаром,На губах – как прелая морковь…Пахло инеем и глиняным угаром,А в ощур сочилась тихо кровь.

“Я был поражен достоверностью живописи, удивительными мастерскими инверсиями, – вспоминал Валентин Катаев свое первое впечатление от этого стихотворения. – <…> Прелая морковь доконала меня. Я никогда не представлял, что можно так волшебно пользоваться словом. Я почувствовал благородную зависть – нет, мне так никогда не написать! Незнакомый поэт запросто перешагнул через рубеж, положенный передо мною Буниным и казавшийся окончательным” [264] .

<

264

Катаев В. Алмазный мой венец // Катаев В. Трава забвения. С. 48.

image l:href="#"/>

Сергей Есенин и Михаил Мурашев. Петроград. Апрель 1916

15 января 1916 года новые сапоги Клюева и Есенина были наконец готовы. Эту обнову “сказители” опробовали 21 января в собрании московского “Общества свободной эстетики”, где новокрестьянские поэты читали свои стихи. “Сшили они себе боярские костюмы – бархатные длинные кафтаны; у Сергея была шелковая голубая рубаха и желтые сапоги на высоком каблуке, как он говорил: “Под пятой, пятой хоть яйцо кати”, – вспоминала Анна Изряднова. – <…>В “Эстетике” на них смотрели как на диковинку” [265] . “…Ломание их в литературе и маскарад на вечерах – мне не нравятся, – писал Л. Клейнборту Семен Фомин, в прошлом соратник Есенина по радикальному крылу Суриковского кружка. – Пожалуй, они далеки от настоящего народничества” [266] .

265

Изряднова А. Воспоминания… С. 145.

266

Летопись… Т. 1. С. 316.

Приведем фрагмент из мемуаров еще одного посетителя этого вечера – Ивана Розанова. Он изобразил молодого Есенина как “парня странного вида”, на котором “была голубая шелковая рубашка, черная бархатная безрукавка и нарядные сапожки”. “Но особенно поражали пышные волосы, – продолжает Розанов. – Он был совершенно белоголовый, как бывают в деревнях малые ребята. Обыкновенно позднее такие волосы более или менее темнеют, а у странного нарядного парня остались, очевидно, и до сих пор. Во-вторых, они были необычайно кудрявы. Возникало подозрение, не завит ли он или… хотелось подойти и попробовать, не парик ли?” [267]

267

Розанов И. Есенин и его спутники // Есенин: Жизнь. Личность. Творчество. С. 74.